Таганка: Личное дело одного театра - [202]

Владимир Высоцкий был личностью. Это был самобытный человек и, как всякая самобытная личность, он был сложен, противоречив, был очень разный.

И спектакль тоже разный. ‹…› Где-то это мой Высоцкий, а где-то не мой.

Мне очень понравилось, как читает Высоцкого Филатов. Очень сильно и в то же время без излишнего надрыва, очень мужественно, по-мужски.

Я понял, что «Баньку» Валерий Золотухин пел вместе с ним. Я очень люблю, Валерий, Вашу игру и как Вы поете. Наверняка Вы пели лучше и громче, чем Володя, но в спектакле этого делать нельзя. Нельзя в спектакле заглушать голос Володи. ‹…›

Может быть, можно было бы сделать еще какие-то замечания, но, в общем, спектакль оставляет сильное впечатление. Все были свидетелями, что, когда он кончился, никто не встал, никто не захлопал сразу. Эмоции были настолько сильны, что невозможно было нарушить их аплодисментами, хотя играли все актеры прекрасно.

3. М. Высоковский[1055]. У каждого из нас, кто знал Высоцкого, одинаковая любовь к нему, и я знаю тысячи людей, которые не были с ним знакомы и любят его так же, как и мы. Я никак не могу понять, как можно сейчас так к нему относиться, когда страна осиротела. Я не бросаюсь словами, — жил среди нас гениальный человек, народный поэт.

В докладе Л. И. Брежнева есть потрясающее место, что — сформировалась нация, которая называется советским народом[1056].

Высоцкий был истинным советским патриотом. Как же можно этого не понимать!

Здесь сидят космонавты, сидят большие советские актеры, шахтеры. Где только я ни был, — я был недавно в Алма-Ате, был недалеко от Семипалатинска, — везде люди слушают Володю и плачут. Что же — они становятся от этого хуже? Я могу сказать об этом с любой трибуны. Если бы мне только дали.

Я не смеюсь. Я плачу. И хочу поздравить актеров.

Песни Володи поют, ему посвящают песни, и вот в этом доме родился такой спектакль. Володя здесь жив. Вы правы, возникает ощущение, что он жив, что вот-вот войдет. Низкий поклон вам. ‹…›

И у меня сегодня большой день. Я читал ему его стихи при жизни, и он сказал: можешь читать. И после его смерти я стараюсь читать его стихи где могу.

В Алма-Ате был мой творческий вечер, и я случайно сказал, что мне мало того, что я делаю в театре, поэтому я лечу туда, где меня принимают; не дадут мне выступать в кино, — я буду хоть шутом на базаре. Это было в Доме кино. Я говорил о Володе, что это была гениальная личность и я протестую против того, что плохо поют его песни. Я знаю, что по-настоящему это делается только в его доме на Таганке. Нужно иметь право выходить с его стихами. Вы, Юрий Петрович, — человек, с которым он прожил всю свою творческую жизнь, имеете на это право. Но на том вечере так ухватились за мои слова, что я прочел им «Человек за бортом». Стояла мертвая тишина. И на этом закончился мой творческий вечер.

Еще раз хочу сказать вам, какое счастье — такой спектакль. На такое не жалко потратить все свои силы. Спасибо вам от всей души.

Ю. П. Любимов. Руководителем нашего государства с высокой трибуны было сказано: как желательно, чтобы снизу иногда была хорошая и правильная инициатива. Если она правильная и нужная народу, не может быть, чтобы она была задушена.

Я привожу эту цитату в вольном пересказе, но можно привести ее и точно.

Это единственное, на что я могу надеяться. Так обращаться со мной, с театром и с моими коллегами мы позволить не можем. Я говорю это нарочно, потому что стенограмму будут читать. Товарищи, которые должны этими вопросами заниматься, должны понять, что в нашей стране наступил момент, когда надо осознать, что нельзя так обращаться с людьми, которые стараются честно создать духовные ценности для своего народа. Какие-то люди, которые непозволительно и бестактно себя ведут (и благодаря этому мы очень многих людей уже потеряли), делают вид, что они ему [В. Высоцкому] помогали. Нет, они ему мешали. Может быть, они способствовали тому, что у него вылилась «Охота на волков»? Ему не давали петь, не разрешали концертов, не издавали его стихов, писали на него пасквили. И эти же люди сейчас обвиняют в том, что мы «делаем не то, это никому не нужно», что мы «хотим на чем-то спекулировать». Это должно быть осознано.

Почему я настроен пессимистически? Потому что это — не только закрыть спектакль. Это явление более серьезное и глубокое. Если бы им сейчас дать волю, то они от Пушкина оставили бы тоненький цитатник, Гоголя, Салтыкова-Щедрина и Сухово-Кобылина — всех троих издали бы на десяти страницах… Это если им дать волю.

Я нарочно говорю под стенограмму. ‹…› Они некомпетентные люди, безграмотные, они не понимают, какие это стихи, какая в них образность, что за ними стоит…

Если один из заместителей начальника главка говорит, что ему противно слушать песню про инвалида, что, судя по его воспоминаниям, это пьяные обрубки, которые хрипели и орали, — то что это такое?! Как он смеет, этот чиновник, так говорить о людях, которые проливали за него на фронте кровь! Это кощунство, это святотатство! Поэтому разговора с ними быть не может, и я с ними разговаривать не буду.

Н. Н. Губенко. Ситуация действительно странная. Но не будем говорить о спектакле.