Таежный гамбит - [99]

— Вы нездоровы? — участливо поинтересовался Мизинов.

— Пустяки, все равно…

— Скажите откровенно, за что вы меня ненавидите, за что преследуете все эти годы?

— Сперва я ненавидел вас за вашу удачливость, за вашу независимость, — твердо чеканя слова, спокойно заговорил Суглобов. — Потом, когда увидел, что вы не поддаетесь разного рода модным идеям, вроде моего анархизма, — он усмехнулся, — стал ненавидеть вас за оригинальность мыслей. Но втайне, боясь признаться даже себе, всегда завидовал вам. Как же снедала меня эта зависть! Как мучила! Она-то и стала мотивом того, что я поставил целью всей жизни преследовать вас, убить, если представится случай! А позже, когда узнал, что вы стали обладателем большой партии золотишка, просто захотел погреть руки. Один раз ведь живем, чего уж там… Красные, конечно, меня послали, но надеялся и себе урвать что-нибудь, не кривил я вам тогда душой. Не получилось… Когда попал в Хабаровск, услышал, что вы отправились в рейд по тылам красных. Понял, что золота, конечно, при вас уже нет. Тогда, решил я, разыщу его только для того, чтобы убить, отомстить за исковерканную жизнь!.. — он замолчал и закурил еще папиросу. — Но больше всего меня злило отсутствие в вас гордости…

— Напрасно, штабс-капитан, — прервал Мизинов. — Я всегда очень гордился славой нашего оружия, нашими победами и честью России.

— Тогда не так, неправильно выразился, простите. Отсутствием гордыни — это будет вернее.

— Это и вовсе смертный грех, — ответил Мизинов. — А грешить, простите, некогда было. Время-то какое, сами знаете.

— Неужели вы не понимаете, что вы обречены? — медленно проговорил Суглобов, глядя прямо в глаза Мизинову.

— Как-то не думал об этом. Просто выполнял свой долг, как понимал его, — спокойно парировал Мизинов. — Что касается обреченности, возможно, вы и правы. Но все-таки думаю, что наши жертвы будут не напрасны.

— В Христа поиграть желаете?

— Не святотатствуйте, штабс-капитан, — резко одернул его Мизинов. — Что касается Голгофы, то у каждого она своя, так или иначе. В зависимости от содеянного. Кто-то кончает в петле, кто-то жертвует собой, спасая товарищей в окопах или в атаке. Как бы ни случилось, мне не страшно. Я всю жизнь отдал тому делу, к которому меня призвала родина. И бороться буду до того момента, пока мои знания и опыт приносят пользу нашему делу. А если случится так, что дело это проиграно и от меня ничего больше не зависит, я, по всей видимости, прикажу своим офицерам сложить оружие. Но не уверен, что они подчинятся такому моему приказу. В этом-то и разница между ними и вами, уж простите мне.

— Вы откровенны.

— Был рад обнаружить такую же откровенность и в вас.

— Да, я сказал вам все честно и откровенно, — произнес Суглобов и добавил еле слышно: — Теперь можете меня расстрелять.

— Вы сами понимаете, отпустить вас просто так я не могу, — помолчав, сказал Мизинов. — Но и расстреливать вас не стану.

Суглобов вздрогнул и, резко вскинув голову, выжидающе посмотрел в упор на генерала.

— Да, вы не ослышались, — подтвердил Мизинов. — Не стану я вас расстреливать. Вместо этого, все-таки ценя ваши фронтовые заслуги, принимая во внимание обстоятельства времени, наконец…

— Да не томите вы меня! — чуть не крикнул Суглобов.

— Хорошо, — Мизинов хлопнул ладонью по столу. — Предлагаю вам честный офицерский поединок.

— Это что же, дуэль?.. — не понял Суглобов.

— Точно так, самая обыкновенная дуэль, — кивнул генерал. — Дуэльных пистолетов нет, к сожалению, но я думаю, что мы обойдемся наганами. Благо, что оба владеем ими преотлично.

Суглобов слушал и не верил своим ушам. Он пытался высмотреть в глазах Мизинова какой-нибудь подвох. Но нет, этот человек не способен был на хитрости, Суглобов знал это наверняка.

— Как вы великодушны! — прошептал он, не отрывая взгляда от собеседника. — Вы меня просто раздавите вашим великодушием!

— Не станемте разводить сантименты, однако, — прервал его Мизинов. — Соглашаетесь или нет?

— Другого выхода все равно нет?

— Нет.

— И как это будет выглядеть?

— Весьма незатейливо. Мы выходим на поляну. У вас и у меня будут секунданты. К сожалению, вашим секундантом будет мой офицер, не обессудьте. Мы сходимся до воткнутых шашек и стреляем. Удачливый остается жить.

— А если удача улыбнется мне? — ехидно спросил Суглобов.

— Перед дуэлью я прикажу своим людям при таком раскладе отпустить вас на все четыре стороны, — ответил Мизинов.

Суглобов все так же пристально смотрел на него. Мизинов не отводил глаз и ждал ответа.

— Да, я знаю, вы не обманете, — обронил Суглобов. — Но каково мне будет жить после всего этого?

— Вы попробуйте сперва выжить, а философствовать станете потом, — видя, что собеседник задумался, Мизинов добавил: — Впрочем, могу дать вам время на размышление.

— Не стоит, — кисло усмехнулся Суглобов. — О чем думать-то! Будь по вашему. Я согласен.

— Вот и прекрасно, — генерал еще раз хлопнул ладонью по столу, давая понять, что условия приняты. — Отдохните до завтра, на рассвете встретимся подальше в лесу. Не хочу, знаете, волновать людей лишний раз…

С начала января стояла оттепель, и Мизинов с утра надел легкую шинель с башлыком и фуражку. Когда они с Худолеем вышли на полянку, метрах в трехстах от окраины села, там уже ждали Суглобов с Татарцевым и доктором Иваницким. Мизинов попросил ротмистра быть секундантом Суглобова. Кавалерист поначалу отнекивался, но Мизинов повторил просьбу настойчивее, потом еще настойчивее, и Татарцев согласился.