Таежный гамбит - [96]

Но обстоятельства складывались не в лучшую для него сторону. Когда в ответ на вопрос Суглобов поднял свое уставшее, по самые глаза заросшее бородой лицо, он встретился с взглядом, который так часто вспоминал все это время. Удивительно, но он ничуть не испугался, наоборот, казалось, внутренне был готов к этой встрече.

— Кто такой, спрашиваю? — раздраженно повторил Файхо, дотронувшись до плеча Суглобова, но, встретившись с его взглядом, так и застыл с вытянутой рукой…

То, что произошло потом, Суглобову вспоминалось смутно, оставшееся в памяти напоминало лихорадочно мелькающие кадры синематографа на летней площадке липового парка в его родном городе во времена его беззаботной юности. Рука Файхо медленно потянулась к кобуре, но свою Суглобов уже рванул из-под шинели. Спрыгивая с подводы, он каблуком сапога ударил Файхо в грудь, и тот опрокинулся на спину. Суглобов бросился бежать. В сторону белых, потому что больше было некуда. Папаха наползала на глаза — он с остервенением сдернул ее и отшвырнул в сторону. Он знал, что через мгновение вслед ему прогремят выстрелы, а потому на бегу разомкнул усики шплинта и рванул кольцо. Обернулся, метнул гранату в телегу и снова побежал. Но не пробежал и трех метров: в воздухе рвануло, как ему показалось, тысячей бомб. Он снова оглянулся и увидел, как поднимавшегося Файхо отбросило взрывной волной в сторону, как разметало красноармейцев возле телеги, как отбросило пулемет и как судорожно корчилась лошадь, конвульсивно дергая ногами… Развернулся и побежал было дальше, но взметенная взрывом крышка ящика, падая, ударила его по голове острым ребром, окованным полоской прочной прокатной стали…

Он не видел, как, приободренные замешательством на правом фланге красных, белые кинулись в штыковую атаку; как были остановлены шквальным залповым огнем; как залегли и начали отползать; как красные, выстроившись в колонну, спешно отступили на юг. Тем более он не чувствовал, как кто-то из белых поднял его и уложил на волокуши[65]…

Очнулся он в теплой избе, на лежанке возле раскаленной печи. Было душно. Скинув с себя вонючий тяжелый тулуп, он осмотрелся, но почти ничего не увидел: перед глазами плыло, разламывалась голова. И только услышал над собой знакомый и спокойный, такой ненавистный голос:

— Здравствуйте, штабс-капитан! Честно признаться, ждал вас к себе все это время.

Что ж, милости прошу!

Суглобов потерял сознание.

Глава седьмая 1922. Январь

1

Двадцать второй год встретили без боев. Отряды Острецова и Струда отступили к Чекундинскому склону и растянулись длинной полосой вдоль железной дороги, перекрыв белым путь на Благовещенск и Хабаровск. Обдумывая маневр красных, Мизинов в который раз понял, что имеет дело с грамотным и сильным противником. А главное — с противником упорным и хитрым.

— Молчанов застрял под Волочаевкой, путь к крупным центрам жизнеобеспечения для меня закрыт, — говорил Мизинов офицерам. — Что дальше? Прорываться к Благовещенску бесполезно, не дойдем. В Якутию к Коробейникову? В подчиненные к корнету? — Мизинов презрительно усмехнулся. — Выход один, господа: перерезать Транссибирскую магистраль и оперировать на коммуникациях противника, препятствуя снабжению красных под Волочаевкой!

Совещание проходило в тепло протопленной избе одного из трех сел, где стали на постой измотанные части. Местное население встретило и приняло их дружелюбно: люди в минувшем году успели с лихвой испить «милостей» красных. Продовольствия хватало, мяса было в избытке: бойцы промышляли в тайге охотой на зайцев и лосей. Расход патронов был небольшой, так как целой лосиной туши хватало надолго и многим. Жить тут, конечно, можно было хоть весь век. До тех пор, разумеется, пока однажды не нагрянут красные. А что они нагрянут непременно, Мизинов не ничуть не сомневался. И нагрянут с силами, во много раз большими, чем в прошлом году. Острецов со Струдом навалились на него пятью тысячами человек. Но отдохнут немного, пополнят части, и тогда жди на свою голову нескольких дивизий, а то и целой армии!

У Мизинова же после прошлогодних боев живой силы не набиралось и тысячи человек. Пехотинцев свели в один полк в шестьсот двадцать штыков под командованием полковника Худолея. Забайкальцы влились в сотню Татарцева, да сотней было одно название — подразделение ротмистра насчитывало всего семьдесят два всадника. Пластуны и понтонеры образовали инженерную роту в шестьдесят восемь человек под командованием вахмистра Дерябко: прапорщик Сухич погиб во время последнего штурма Кербинского склона. Погиб и капитан Жук, и разведку расформировали вовсе. Более-менее были целы артиллеристы капитана Брындина и войсковой лазарет доктора Иваницкого, однако вышли из строя три горных орудия.

Уезжал Куликовский. Его выбрали управляющим Якутской областью при народном управлении, и он укатил в столицу края радостный и полный обширных планов по гражданскому управлению регионом. «Слава Богу, нашел-таки свое дело, — только и подумал Мизинов, как тут же и вовсе забыл про Куликовского. — Мне бы пулеметов побольше да патронов, а от политических советников избавьте. Их превосходно умеют бить простые крестьяне, понаторевшие в военной практике», — грустно улыбнулся он.