Таежный гамбит - [112]

Однажды во сне он увидел Ойхэ. Паренек дурачился в скобяной лавке, прыгал через прилавок и дразнил Зарядько, а тот, злой и взмыленный, безуспешно гонялся за ним. Но вот вошел парень с суровым взглядом, выхватил наган и выстрелил Ойхэ в ногу, мальчонка присел, скривил личико и громко заплакал. Мизинов вздрогнул и проснулся.

Этот суроволицый парень уже навещал его в заточении. Это был брат Ойхэ — Файхо. В суматохе схватки Мизинов не вспомнил его, но он в первый же день вошел в темный чулан с зажженной свечой в руке и присел на край топчана, подвинув ноги генерала.

— Вот я тебя и нашел, — уставился он на Мизинова гневно горящими глазами.

— Я понимаю, о чем ты, — тихо промолвил Мизинов, сразу узнав его. — Но даю тебе честное офицерское слово, что в смерти твоего брата я не виновен.

— Он погиб из-за тебя, пули этого человека предназначались тебе! — упорствовал Файхо. — Да и какое честное слово может быть у вас? Офицеров! — презрительно сплюнул он. — Другой такой же офицер убил моего отца на глазах моей семьи…

— Я не знал. Когда это было? — спросил Мизинов.

— Еще осенью. Он отнял лошадь, отец не давал, она была у нас последняя. Тогда он выстрелил в него, забрал лошадь и уехал. Я поклялся, что отомщу ему. Пока что не удалось — он сумел уйти от меня, взорвав телегу с боеприпасами…

— Что?! — воскликнул Мизинов. — Так это был он?

— Да, это был убийца моего отца, — кивнул Файхо.

— Ты опоздал, — вздохнул Мизинов. — Этого человека больше нет в живых. Он застрелился.

— Сам? — удивился Файхо. — Добровольно лишил себя жизни?

— У нас так принято, — подтвердил Мизинов. — Ты ведь сам помешал мне сделать то же самое.

— Ты сожалеешь?

— Откровенно говоря, благодарным тебе за это я быть не могу.

— Тебе надоело жить?

— Это сложно объяснить, — грустно улыбнулся Мизинов. — Меня не радуют перспективы будущей жизни…

— А меня радуют. Острецов пообещал мне, что отправит меня в Москву, учиться на командира!

— Я желаю тебе стать благородным и честным командиром.

— По крайней мере, против своего народа не пойду! — посуровел Файхо и поднялся с топчана.

— Тебе предстоит умереть, — холодно сказал он.

— Я знаю, — спокойно ответил Мизинов. — Скоро меня предадут суду.

— Не успеют, — загадочно улыбнулся Файхо.

— То есть? — не понял Мизинов.

— Рука болит? — вместо ответа спросил Файхо.

— Да, очень, — кивнул Мизинов. — Поскорее бы уж судили.

— Твой суд состоится скоро, обещаю. Мучиться недолго осталось, — сказал Файхо и вышел.

Через два дня, вечером, он пришел снова.

— Идем! — приказал он и вытащил из-за пояса револьвер.

Не спрашивая ни о чем, Мизинов с трудом поднялся. Ныла рука, шумело в голове, тошнило. Покачиваясь, он сделал неуклюжий шаг. Ноги подкосились, но Файхо подхватил его и крепко поддерживал. Они вышли за дверь.

— Со мной, — бросил Файхо часовым.

— Так ведь запретил товарищ командир выводить этого… — воспротивился один из них.

— Ты что, меня не знаешь? — рыкнул на него Файхо, и боец стушевался, потупился.

Файхо вывел Мизинова во двор, на мороз и, осторожно подталкивая его, направился в сторону леса. Там стояла его клетка, где вот уже неделю метался голодный тигр.

— Слышь, я, пожалуй, доложу все же командиру-то, — сказал часовой напарнику. — А то потом греха не оберешься.

— Сходи, — согласился напарник…

Подведя Мизинова к клетке, Файхо произнес:

— Сейчас и состоится твой суд…

Мизинов грустно улыбнулся:

— Да, я знаю эту вашу легенду о тигре-боге…

— Входи! — и Файхо втолкнул его в отделение клетки, крепкой решеткой отгороженное от другого, где находился тигр. Зверь почуял кровь и бросился на прутья перегородки. Они загудели, затряслись.

— Вот копье, — кивнул Файхо, и Мизинов увидел острую длинную пику, которой можно было обороняться от тигра или метнуть ему в пасть. Клетка была высокая, выше человеческого роста, размахнуться было где. Но кровь бросилась Мизинову в голову, ноги опять подкосились. Он прислонился к прутьям решетки и слабо сказал Файхо:

— Спасибо тебе… за избавление от мучений…

— Борись! — приказал Файхо.

— Но ведь у меня не двигается рука, — возразил Мизинов.

— Попробуй левой! — Файхо был непреклонен.

Он поднял длинный шест. Взяв его за один конец, другой продел в кольцо на перегородке.

— Файхо! Не смей! — раздался в глубине двора крик Острецова. — Останови-и-сь!

Файхо поднял перегородку. Тигр молнией влетел в отделение к пленнику.

Последнее, что увидел в своей жизни Мизинов, была широко оскаленная пасть голодного зверя. А последнее, что почувствовал, — не то что метнуть, но даже поднять копье сил у него уже не осталось…