Таежный бродяга - [52]
— Ну, это еще надо доказать, — возразил я понуро.
— Конечно, надо! — подхватил агент. Он произнес эту фразу нараспев, почти с восторгом — выделяя и акцентируя слово «надо». — Обязательно надо! Еще бы! Но это — не сложно. Мы просто подождем, когда поступит заявление от потерпевшего… И вот тогда…
— Ну а если никаких заявлений не поступит? — сказал я. — Сколько вы вообще намерены меня держать?
— А сколько потребуется! — Собеседник мой улыбнулся, обнажая крупные желтые лошадиные свои зубы. — Тут мы ничем не ограничены. Ты у нас засел прочно, надолго. Пока установим твою личность, пошлем запрос в центр, получим ответ, — воды утечет много.
Все повторяется, думал я, входя поздней ночью в камеру. И с каждым разом — все хуже, все губительней и безнадежней… И если в Москве у меня еще были хоть какие-то шансы, то теперь уже — надеяться не на кого и не на что. Я пойман. Я крепко пойман. И в сущности, почти приговорен. Ведь личность мою они, так или иначе, установят — и узнают, что я успел уже трижды нарушить закон! Да и, кроме того, — эти деньги… Милиция будет ждать теперь заявления о пропаже. Ну а вдруг заявление поступит? Такое всегда может случиться; вокзалов без жулья не бывает! Или — еще страшнее… Солома-то ведь по специальности медвежатник. А пачка эта — в банковской упаковке! Что, если он — не дай бог — колупнул какую-нибудь кассу? И дело вскоре раскроется? Тогда уж мне ни в жизнь не оправдаться. Никогда не доказать, что я здесь — человек случайный… И чего меня понесло на этот вокзал? Но, с другой стороны, куда ж мне было — сироте — деваться? И откуда ж мне было знать, что все идет по такой крутой спирали?
— За что тебя? — спросили меня урки.
— Да так… Не повезло, — отвечал я туманно. — Сами знаете, братцы, как бывает, когда нет везения.
— Знаем, — позевывая в кулак, проговорил мой сосед по нарам, плосколицый и узкоглазый — по кличке Хан Батый. — Дело известное. Если уж не повезет — на родной сестре триппер поймаешь!
Вот так начались мои арестантские будни. Я сидел в отделении железнодорожной милиции; до выяснения личности в тюрьму меня пока не переводили… И всю следующую неделю — регулярно — вызывали на допросы. Снимали отпечатки пальцев, фотографировали (анфас и в профиль), подробно описывали «особые приметы» — все мои наколки и росписи…
Когда я «играл на рояле» — давал снимать оттиски — я подумал вдруг: а может, сказать им, что документы мои — в гостинице? Прекратятся хотя бы все эти тягостные процедуры… Но тотчас же я сообразил: нет, признание теперь ничего уже не изменит, пожалуй, только ухудшит. Увидев мой сомнительный паспорт, они сразу же во всем разберутся — и колесо завертится еще быстрей! А так у меня в запасе есть хоть какое-то время… И милиция все-таки это еще — не тюрьма! Тут попроще, тут ближе к воле.
На что я рассчитывал? Трудно сказать. Может быть — на какую-нибудь ошибку властей, на внезапную перемену… Не знаю, не знаю. Но в нашей жизни часто так бывает: в преддверии перемен мы как бы слышим некий странный голос… Звучит он по-разному. Иногда это колокол, иногда это шепот. Но всегда сигнал — предупредительный и мгновенный. И вся беда в том, что мы, как правило, не можем его оценить и понять. Громовой колокольный удар зачастую ввергает нас в смятение, пугает… А торопливый шепот судьбы мы попросту не успеваем расслышать.
И вот теперь — ничему уже, в сущности, не веря — я все-таки ждал какого-то такого сигнала, боялся его упустить!
Ждал, когда грянут колокола… И услышал ночной, торопливый шепот.
Шептались двое: мой сосед Батый и другой, лежащий поодаль.
— Завтра банный день… Но поведут нас не в тюремную баню, а в простую, общую, — как раз возле вокзала.
— Почему? — это спросил Батый. — Что случилось?
— Да понимаешь, тюрьма и пересылка сейчас переполнены; пришли три новых больших этапа…
— Откуда ты это узнал?
— Знаю! Все точно! Мне одна знакомая шалава сказала — из третьей камеры, где проститутки сидят… Да ты ее видел! Она обычно полы в дежурке моет.
— Ага, ага, — забормотал Батый, — так, так, так… Ах ты, черт возьми, вот это новость! Значит, она…
— Да. Все слышала. Там, в дежурке, лягавые при ней суетились, звонили куда-то.
— Когда ж она тебе об этом сообщила?
— Да нынче, во время оправки. Помнишь — мы задержались в коридоре? Ну вот… Табачок еще пульнула… — Послышалось шуршание, возня, хруст рвущейся бумаги. — Закуришь?
— Давай.
И тут я сказал, приподнимаясь на локтях:
— Дайте-ка и мне попробовать: что это за табачок — из бл…ской камеры? Каков он на вкус, на запах?
— Так ты не спишь, оказывается? — поворотясь ко мне и протягивая кисет, проворчал Батый.
— Нет.
— И — все слышал?
— Да.
— Ну и… Что думаешь? — Раскосые, в припухших веках, глаза его сузились, превратились в неразличимые щелки.
Я сказал, свертывая толстую папиросу:
— Что ж, ребята. Такой случай выпадает один раз в сто лет! И упускать его нельзя. Мне — во всяком случае… Может, хоть теперь наконец — повезет?! Но разумеется, надо все заранее обдумать, взвесить.
— Вот, вот, — отозвался Батый. — Тут промахиваться нельзя. И у меня есть один план…
Он поманил меня пальцем, и я придвинулся. И потом — тесно сгрудившись — мы долго лежали, обсуждая детали. Блатные не боялись меня; они ведь не были знакомы с моей биографией и приняли меня, признали, по внешним, так сказать, признакам! Основную, решающую роль сыграли здесь мои манеры, лексика, общий профессиональный стиль; он был отчетлив и безупречен, и к тому же у нас — как и всегда и всюду — сразу же нашлось немало общих знакомых…
Михаил Дёмин, настоящее имя Георгий Евгеньевич Трифонов (1926–1984), — русский писатель, сын крупного советского военачальника, двоюродный брат писателя Юрия Трифонова. В 1937 году потерял отца, бродяжничал, во время Второй мировой войны после двухлетнего тюремного заключения служил в армии; после войны в связи с угрозой повторного ареста скрывался в уголовном подполье. В 1947 году был арестован и осужден на шесть лет сибирских лагерей с последующей трехлетней ссылкой. После освобождения начал печататься сначала в сибирской, затем в центральной прессе, выпустил четыре сборника стихов и книгу прозы.
Повесть «…И пять бутылок водки» – первое русское произведение такого жанра, появившееся на Западе, – впервые вышла в 1975 году в переводе на французский и итальянский языки. Герои книги – городские уголовники – действуют на юге Украины, в солнечной Полтаве.В отзывах на произведения Демина критики неизменно отмечают редкое умение сочетать захватывающий сюжет с точностью и достоверностью даже самых мелких деталей повествования.
Книга ведет читателя в жестокий мир таежных болот и алмазных приисков Якутии – самой холодной области Восточной Сибири. В отзывах на произведения Михаила Демина критики неизменно отмечают редкое умение сочетать захватывающий сюжет с точностью и достоверностью даже самых мелких деталей повествования. Так, по его «сибирским» книгам действительно можно изучать Сибирь!
Освобождение из лагеря в Советском Союзе не означало восстановления в правах. Бывшие заключенные не имели права селиться и даже появляться в 17 главных городах, а там, где можно было проживать, их не брали на хорошую работу. Выйдя из заключения в 1952 году, Дёмин получил направление на три года ссылки в Абакан, но, собираясь заняться литературой, в нарушение всех предписаний поехал в Москву. Бывшему блатному не так легко было стать советским писателем. Хотя Дёмин заявлял, что всего хотел добиться сам, он решил обратиться к своему кузену Юрию Трифонову, которого считал баловнем судьбы…
ЛитРПГ. Двое неразлучных напарников попадают в запутанную киберисторию.
Ф. Дюрренматт — классик швейцарской литературы (род. В 1921 г.), выдающийся художник слова, один из крупнейших драматургов XX века. Его комедии и детективные романы известны широкому кругу советских читателей.В своих романах, повестях и рассказах он тяготеет к притчево-философскому осмыслению мира, к беспощадно точному анализу его состояния.
Памфлет раскрывает одну из запретных страниц жизни советской молодежной суперэлиты — студентов Института международных отношений. Герой памфлета проходит путь от невинного лукавства — через ловушки институтской политической жандармерии — до полной потери моральных критериев… Автор рисует теневые стороны жизни советских дипломатов, посольских колоний, спекуляцию, склоки, интриги, доносы. Развенчивает миф о социальной справедливости в СССР и равенстве перед законом. Разоблачает лицемерие, коррупцию и двойную мораль в высших эшелонах партгосаппарата.
Она - молода, красива, уверена в себе.Она - девушка миллениума PLAYBOY.На нее устремлены сотни восхищенных мужских взглядов.Ее окружают толпы поклонников Но нет счастья, и нет того единственного, который за яркой внешностью смог бы разглядеть хрупкую, ранимую душу обыкновенной девушки, мечтающей о тихом, семейном счастье???Через эмоции и переживания, совершая ошибки и жестоко расплачиваясь за них, Вера ищет настоящую любовь.Но настоящая любовь - как проходящий поезд, на который нужно успеть во что бы то ни стало.
«151 эпизод ЖЖизни» основан на интернет-дневнике Евгения Гришковца, как и две предыдущие книги: «Год ЖЖизни» и «Продолжение ЖЖизни». Читая этот дневник, вы удивитесь плотности прошедшего года.Книга дает возможность досмотреть, додумать, договорить события, которые так быстро проживались в реальном времени, на которые не хватило сил или внимания, удивительным образом добавляя уже прожитые часы и дни к пережитым.
Книга «Продолжение ЖЖизни» основана на интернет-дневнике Евгения Гришковца.Еще один год жизни. Нормальной человеческой жизни, в которую добавляются ненормальности жизни артистической. Всего год или целый год.Возможность чуть отмотать назад и остановиться. Сравнить впечатления от пережитого или увиденного. Порадоваться совпадению или не согласиться. Рассмотреть. Почувствовать. Свою собственную жизнь.В книге использованы фотографии Александра Гронского и Дениса Савинова.
Правдивые Путевые Заметки в восьми актах о путешествии в Хургаду.-----------Обложка от wotti.
Бунт на зоне называется разморозкой. Это когда зэки, доведенные до крайности начальственным беспределом, «мочат» сук-активистов и воюют даже со спецназом. Начальник лагеря подполковник Васильев бунта не хотел, но закрутил гайки до упора сознательно: ему нужен чемодан с ценным грузом, а смотрящий за зоной Батя обязательно пошлет на волю маляву с наказом доставить сюда чемодан – только получив его содержимое, он может одолеть «хозяина». Вот пусть и летит на Колыму «грузняк», а Васильев его перехватит… План четкий, но и Батя не так прост.
Коля Колыма всегда слыл пацаном «правильным» и среди блатных авторитетом пользовался заслуженным, ибо жил и мыслил исключительно «по понятиям», чтил, что называется, неписаный кодекс воровского мира. Но однажды он влип по самое «не могу». Шутка ли: сам Батя, смотрящий по Магаданской области, дал ему на хранение свои кровные, честно заработанные сто кило золота, предназначенные для «грева» лагерного начальства, а Коля в одночасье «рыжья» лишился – какие-то камуфлированные отморозки совершили гусарский налет на его квартиру, замочили корешей Колымы и забрали драгметалл.