Таежным фарватером - [45]

Недавно летал я к нему. Теперь он на новом месторождении — Вынгинском. Буровая стоит на краю болота, у самой сосновой гряды. Места не очень веселые. А работают с улыбкой. Разговоров на вахте мало: при шуме моторов не очень-то побеседуешь. Вот они улыбками и разговаривают. Люди у него, как на подбор. Многие старше возрастом. Тоже фронтовики. А он вот — один такой. Во всем мастер — и к человеку подойти, и к нефти.

И чем иной раз берет? Фантазией! Сидит, например, вся бригада в балке. Греются. Буржуйка гудит. Шутки летят. А морозище над болотом такой — воздух в горле застревает. Ветер крепкий — раскачивает тросы буровой и саму вышку. И надо идти туда — опять греть инструмент у дизелей, над костром, а то и струей пара. Иначе в руки не возьмешь — металл порвет в лоскуты кожу на ладонях.

А Лагутин знает об этом и разговор заводит о космических ракетах. Каждый, понятно, что-нибудь интересное вспомнит. И он замечает, как бы между прочим, что реактивное топливо имеет нефтяную основу.

Мне понравилось еще, что он умеет и ошибки свои признавать. Как-то прилетела комиссия обследовать лагутинскую буровую. И старший из комиссии замечание мастеру сделал: грязновато, дескать, в балках. А он ответил, что ребята решили больше не сквернословить, а кто выругается, тот и приборку будет делать. Так бригада постановила. Ему возразили, конечно, что это не метод для бригады коммунистического труда. «Ладно, придумаем другой метод», — согласился Лагутин.

Эх, был бы я писателем — большой роман о Лагутине написал. Глыба человек. Нашел же счастье в том, что всегда первый. А то все читаешь о каких-то странных людях. Выходит, приезжают к нам в Сибирь одни романтики, неудачники да любители длинного рубля.

Секретарь горкома с таким жаром рассказывает все это, расхаживая по маленькой комнате, что нам захотелось взглянуть на Лагутина. Впрочем, мы забыли совсем — он же уехал. Как не пожалеть об этом: опять не везет в этот трудный воскресный день. А секретарь горкома снова вздыхает:

— Конечно, надо написать однополчанам о Лагутине. Но как? Не знаю.

Вот чудак! Он еще размышляет.

— Да напиши все, что нам только что рассказал, — советуем ему.

Когда звонит сургутский колокол

Оставив секретаря райкома комсомола дописывать письмо однополчанам, мы идем побродить по Сургуту. Надо же как-то «добить» это несчастливое воскресенье!

Ходим по земляным и дощатым тротуарам, вдоль которых высятся поленницы колотых дров. Встречаем невыразительные физиономии вросших в землю домишек за цветочными палисадниками. Видим магазин с витриной уцененных товаров, где лежат пятирублевые скрипки и патефоны, невероятно дешевые боты наших прабабушек, бусы и прочий утиль, который, казалось, безвозвратно уж канул в Лету, однако нет — вынырнул на берегах Оби. Рядом афиши приглашают во Дворец культуры на новую французскую кинокомедию. Читаем вывески и таблички на бревенчатых фасадах.

Никакой экзотики. Никаких достопримечательностей. В молодых сибирских городах, понятно, не отыщешь ни памятников старины, ни мемориальных досок. Откуда им взяться. Но ведь Сургут пережил тридцать семь десятилетий! И напоминает о том, как много лет за плечами этого города, одна лишь, пожалуй, древность — колокол.

Он висит на вершине пожарной вышки, похожей на звонницу. А поскольку брандмейстеры не знают выходных, мы находим за воротами пожарной части дежурную команду, занятую игрой в домино. Спрашиваем их, нельзя ли поближе рассмотреть колокол. Не отрываясь от игры, один из команды кивает на лестницу.

С шестиугольной деревянной площадки можно обозреть весь город с его окрестностями. Внизу — почерневшие крыши, лоскутья огородов. Старый Сургут. Налево — побеленные стены домов, за которыми склады и промбазы. Новый пригород нефтяников. Впереди — роскошная шуба кедровой и сосновой тайги. Необозримый парк отдыха и зеленая зона Сургута. Направо — самая длинная здешняя улица, которая привела нас от речного порта. Там — Черный мыс.

Позади — Обская низина. Расползлись по широкой пойме бесчисленные протоки. Лежит тяжелое серое тело реки. Только в одном месте — у Черного мыса — изгибом своим она касается коренного берега. Понятно теперь, почему нельзя по воде подойти к самому Сургуту — отрезан от Оби островами и мелкими протоками. Наверное, лишь в высокую воду подходят большие теплоходы к центру города.

И еще одна необыкновенная картина открывается нам. По всем дорогам — сухопутным и водным — возвращается домой сургутский люд. Из тайги выезжают автобусы. По тропам идут люди с ведрами и корзинами. С обских островов торопятся лодочные флотилии. Вот-вот этот воскресный прилив затопит весь город.

Ну, а что же колокол? Каков он вблизи? Отлитый из звонкого металла, он висит, притянутый за ухо под шатровый верх. Стоит прикоснуться железом языка к его краю, как высокая нота срывается из-под пологого конуса. Не сравнишь ее, конечно, с колокольной октавой ростовского кремля, что записана уже на долгоиграющую пластинку.

Но как он попал на дозорную вышку? Наверное, прислан был из московской или иной епархии в подарок сургутским миссионерам, а после одного из пожаров больше не поднимали его под шатер колокольни. И лежал без надобности, пока смекалистый сургутянин не приспособил его для пожарного набата.