Таежная одиссея - [31]

— Здорово, зверобои! — зашумел он, по-медвежьи ворочаясь возле стола. — Угостить вас свежиной? А?

Мы вопросительно посмотрели на него. Димка разделся, расстегнул карман рюкзака и вытащил оттуда что-то непонятное.

— Печенка! — сказал он. — Вкуснятина…

— Из какого зародыша ты ее вытащил? — спросил Сузев, рассматривая кусочек печени с мизинец величиной.

— Сам ты того… Это от полновесного подсвинка, жалко, что с остальными потрохами он убежал.

С Димкой случилась очередная история. Возвращаясь в зимовье, он наткнулся на лежку кабанов. Почувствовав неладное, звери вскочили и замерли. Димка, вскинув винтовку, выстрелил по первому попавшемуся на глаза кабану. Табун с шумом рассыпался в разные стороны. Вместе с ним убежал и кабан, в которого стрелял Моргунов, но почему-то завизжал подсвинок, находившийся в стороне. Удивленный, он пошел к тому месту и увидел убегавшего подсвинка и полосу крови по его следу. Димка мог поклясться, что не стрелял в него — он для верности даже вернулся туда, откуда выстрелил — подсвинок стоял далеко в стороне. Покрутив винтовку, он не заметил, чтобы ствол ее был кривым. Но факт оставался фактом: она стреляла черт-те как! Идя по следу, он метров через сто, возле высокой валежины, которую с трудом одолел раненый зверь, нашел в сгустках крови кусочек печени. Нимало не смущаясь, он забрал ее и пошел к зимовью.

— С паршивой овцы — хоть шерсти клок, — сказал Димка, бросая печень на сковородку.

За ужином мы съели этот «клок» живого кабана. Сузев долго хмыкал себе под нос и наконец сказал нам, что это самое необыкновенное приключение в его охотничьей жизни.

В тот вечер мы долго не ложились спать. Делали

петли на зайцев, спорили о технике отлова рысей, да и вообще все наши разговоры велись об этом звере. Жизнь дикой короткохвостой кошки была для нас загадкой. Все, что удержалось у нас в памяти из охотничьей литературы, не давало уверенности, что с этими знаниями можно поймать рысь. Наши сведения о ней были скудны и расплывчаты, в лучшем случае их хватило бы только на скупые комментарии к ее чучелу.

О применении ловушек нечего было и думать. Никто из нас не слышал, что подобным образом можно ловить рысь. Против ловушек было многое, и прежде всего то, что с наступлением белой тропы рыси оставляют оседлый образ жизни и начинают бродяжничать. К тому же рысь не норка, ее не удержишь дощатой дверцей-хлопушкой, да и ко всяким подачкам она относится с подозрением, предпочитая собственную добычу. Затею с ловушками мы отвергли. Оставалось одно: травить рысь собаками и вязать руками, прижав ее рогатками к земле. Правда, и здесь оставалось неясным одно обстоятельство: как быть, если собаки загонят рысь на дерево, не лезть же за ней следом и там, на сучках и ветках, устраивать борьбу. Мы решили, что в таких случаях будем сталкивать зверя на землю шестом, а дальше начнем действовать по обстоятельствам.

— Нас не вы-ы-да-дут длин-н-ные ноги… — прочувствованно исполнил Моргунов, предполагая одно из обстоятельств.

Стратегия охоты определилась — оставалось выяснить обстановку. Прежде всего, нам нужно было знать, сколько рысей проживает поблизости и на что мы можем рассчитывать. Мы не тешили себя надеждой: много их быть не могло. Зная, что зайцы являются легкой добычей рыси, мы решили искать следы зверя в местах обитания косых.

Утром я расставил петли в ближайшем тальнике и отправился с Димкой за его подранком. Подсвинка мы нашли в полукилометре от места, где Моргунов бросил его преследовать. Молодой кабанчик лежал уже мертвым. Пуля, вероятно, при рикошете от дерева вспорола ему живот и задела печень. Подсвинок был килограммов на пятьдесят, и мы полдня провозились с ним, пока притащили к зимовью.

Наспех перекусив, мы отправились на берег Б. Уссурки. Собак не взяли, так как уже убедились, что они способны своим лаем разогнать все живое на десять километров вокруг. Обогнув скалу, мы пошли левым берегом реки, намереваясь обследовать ближайший ключ, и нашли его километра через полтора. Он как-то незаметно за буреломом сливался с Б. Уссуркой, пробираясь по широкой тальниковой пади. Там я опять увидел заячьи следы: их было такое множество, словно зайцы сбегались сюда со всей тайги.

— Здесь у них танцплощадка, — сказал Димка, продираясь сквозь заросли.

И хотя я по опыту знал, что полдесятка косых могут оставить после себя прорву следов, на этот раз он, видимо, был прав.

Берега ручья заросли мелкой чащей и были так завалены буреломом, что мы, жалея одежду и обувь, ушли в сторону от русла. По пути то и дело попадались следы таежных обитателей. По ним было видно, как шныряли вдоль ключа колонки, жались к зарослям травы козы, расхаживали изюбры. Не позже как три дня назад сделал сюда набег табун диких свиней, опустошив поросли вечнозеленого хвоща. Зверье здесь чувствовало себя вольготно, без страха от присутствия человека, ведя борьбу за жизнь, как и во времена седой старины.

Зимой день короток, и нам пора возвращаться. Выбрав первый попавшийся распадок, ведущий в сторону нашего зимовья, мы начали подниматься по нему, надеясь перевалить сопку и попасть в свой ключ. Но едва мы вошли в падь, как заметили ровную цепочку следов, тянущихся по ее склону. Здесь прошла рысь. Большая пятнистая кошка оставила на снегу четкие отпечатки лап.