Тачанка с юга - [39]
— Эх, нам бы еще версты две, — сокрушался Кирилл, — есть там лесок подходящий, я бы их еще попридержал!
Пули засвистели еще чаще и пронзительнее, что-то ударило по кузову тачанки, правая сибирка захрипела и стала падать. Борода соскочил на землю и бросился к ней, а мне закричал:
— Чего спишь? Бей по дороге!
Я стал стрелять, целясь по вспышкам. Борода тем временем обрезал постормки и гужи. Лошадь упала, забилась на земле и затихла. Борода вздохнул:
— Жаль коняку. Авось на одной дотянем до леса.
Но эта одна везти не хотела, пугливо ржала, пыталась встать на дыбы. Тогда Борода повел ее под уздцы, а я, перебегая с места на место и отстреливаясь, следовал за ним.
Таким образом мы продвигались до тех пор, пока лошадь не успокоилась.
Наконец впереди затемнел лес.
У самой опушки Борода приказал:
— Дальше поедешь сам, а я постараюсь их задержать. Оставь мне карабин и патроны. А рассчитаться с Аркадьевым тебе хватит пистолета.
— Кирилл Митрофанович, как же вы один… Уж если погибать…
— Выдумал, погибать! Мы еще на твоей свадьбе погуляем!
«Борода шутит — значит, не так уж скверны дела», — подумал я.
Позади перестали стрелять, а на дороге замаячили три всадника и подвода.
— Попробуй, Саня, напоследок, — сказал Борода. — Может, свалишь одного, все мне легче будет!
Я долго ловил на мушку расплывающиеся на дороге силуэты. Выстрел. Застучав по дороге, подвода понеслась в нашу сторону, но неожиданно свернула в поле, и в наступившей тишине до нас донеслись громкие стоны и брань.
— Наверно, возницу зацепил, — сказал Борода и подсадил меня на тачанку. — Ну, друг, поезжай! Как доберешься, — сразу к Яну. Доложи обстановку. Только приказ помни, палка-махалка. Если что… — Он легонько сжал мое плечо и очень тихо, словно стесняясь, что его услышит Аркадьев, добавил: — Ты уж прости меня, Александр, что втравил тебя в это дело. Что ж поделаешь, если работа у нас такая. Бывает и хуже.
Я не находил слов, чтобы ответить, — таким тяжелым и неожиданным было для меня расставание с Кириллом и такой страшной виделась дорога: один, без друга, а рядом — враг.
Чуткий Борода словно угадал мои мысли и подбодрил:
— Не дрейфь, палка-махалка, все обойдется. Езжай прямо, нигде не сворачивай.
Я отъехал несколько метров и услыхал голос Кирилла:
— Так держать!
14
Сколько времени я добирался до города и что перечувствовал, рассказать трудно. Позади мычал Аркадьев. Впереди был темный неизвестный лес… Я осуждал себя за то, что оставил Кирилла одного, хотя и понимал, что выполнял его приказ.
Стрельба за моей спиной то учащалась, то затихала. Изредка хлопали гранаты, и при каждом взрыве мне хотелось повернуть назад, но вспоминал приказ: «Доставить или…» — и я нахлестывал обессиленную сибирку. Она все чаще останавливалась, тяжело поводя взмыленными боками. Тогда я сходил с тачанки и несколько десятков шагов тащил лошадь под уздцы. Стараясь, чтобы меня не слыхал Аркадьев, я тихо плакал от своего бессилия помочь Кириллу.
Наконец колеса тачанки застучали по булыжной мостовой. Я узнал район: сейчас будет городская свалка, бесконечный забор лесного склада, железнодорожный переезд и наши мастерские.
Неожиданно впереди выросла темная фигура с винтовкой.
— Стой! Кто едет?
— Это я, Саня!
— Какой еще, к черту, Саня? Пропуск! — Голос был чужой, и я с ужасом подумал: «Неужели тут, у переезда, бандиты?»
— Слезай, топай ко мне! — настаивал вооруженный и недвусмысленно щелкнул затвором.
Чтобы выгадать время, я сердито закричал:
— Не могу я слезть, конь понесет! Зови начальника.
Браунинг я держал наготове, прижав к груди, чтобы караульный не видел его.
— Я тебе позову, черта твоей бабке… Слазь с брички!
«Явно бандит! Наш сразу бы вызвал разводящего», — решил я и крепко стиснул пистолет. Но в это время из темноты послышался чей-то начальственный голос:
— Что там у тебя, Костенко?
— Тут, товарищ Панов, какой-то приехал на тачанке одноконь!
Обе фамилии я услыхал впервые, но обращение «товарищ» меня немного успокоило. Возможно, в мое отсутствие сменили караульную команду.
— Я работаю здесь, в мастерских, — прокричал я, — везу в Чека бандита! Мне нужно срочно к телефону!
К тачанке приблизился часовой и, заметив в моей руке браунинг, отскочил в сторону, закричал:
— Кидай оружию, бандитская рожа!
Ко мне подошел другой человек с наганом в руке. Я отдал ему браунинг. Увидев связанного Аркадьева и нашу растерзанную упряжку, он оборвал часового:
— Погодь, помолчи Костенко! Парень вроде дело говорит.
— Товарищ Панов, — взмолился я, — давайте скорее, ведь в лесу товарищ от банды отбивается!
Панов сел в тачанку, и мы подъехали к мастерским. Не дожидаясь, пока откроют ворота, я кинулся в калитку.
— Стой! Стой! Куда?! — всполошился Панов.
Я вбежал в кабинет Лукича. Здесь было темно. На ощупь я отыскал телефон. Вслед за мной, грохая сапогами и что-то зло крича, бежал Панов. Неожиданно щелкнул выключатель, и я увидел Лукича.
— Ты откуда взялся, хомяк?
— Потом, потом! — отмахнулся я.
Ошарашенный моим знакомством с Лукичом, Панов замер, а я стал звонить. Меня соединили с Чека, и дежурный чекист тотчас переключил телефон на кабинет Лембера.
— Здравствуйте, Ян Вольдемарович! — обрадованно заорал я в трубку. — Это я, Саша!
Когда Человек предстал перед Богом, он сказал ему: Господин мой, я всё испытал в жизни. Был сир и убог, власти притесняли меня, голодал, кров мой разрушен, дети и жена оставили меня. Люди обходят меня с презрением и никому нет до меня дела. Разве я не познал все тяготы жизни и не заслужил Твоего прощения?На что Бог ответил ему: Ты не дрожал в промёрзшем окопе, не бежал безумным в последнюю атаку, хватая грудью свинец, не валялся в ночи на стылой земле с разорванным осколками животом. Ты не был на войне, а потому не знаешь о жизни ничего.Книга «Вестники Судного дня» рассказывает о жуткой правде прошедшей Великой войны.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Излагается судьба одной семьи в тяжёлые военные годы. Автору хотелось рассказать потомкам, как и чем люди жили в это время, во что верили, о чем мечтали, на что надеялись.Адресуется широкому кругу читателей.Болкунов Анатолий Васильевич — старший преподаватель медицинской подготовки Кубанского Государственного Университета кафедры гражданской обороны, капитан медицинской службы.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.
Эта книга посвящена дважды Герою Советского Союза Маршалу Советского Союза К. К. Рокоссовскому.В центре внимания писателя — отдельные эпизоды из истории Великой Отечественной войны, в которых наиболее ярко проявились полководческий талант Рокоссовского, его мужество, человеческое обаяние, принципиальность и настойчивость коммуниста.
Роман известного польского писателя и сценариста Анджея Мулярчика, ставший основой киношедевра великого польского режиссера Анджея Вайды. Простым, почти документальным языком автор рассказывает о страшной катастрофе в небольшом селе под Смоленском, в которой погибли тысячи польских офицеров. Трагичность и актуальность темы заставляет задуматься не только о неумолимости хода мировой истории, но и о прощении ради блага своих детей, которым предстоит жить дальше. Это книга о вере, боли и никогда не умирающей надежде.