Табак - [323]

Спустя несколько минут Ирина заснула. Выходя из комнаты, Лила еще раз взглянула на нее. В мягком кремовом свете ночника лицо Ирины казалось все таким же красивым, но красивым неприятной, безжизненной красотой. Теперь она вызывала у Лилы только жалость, смешанную с признательностью за отзывчивость, которую Ирина проявила к ней десять лет назад.

Ирина осталась одна. За окном была осенняя ночь, и дождевые капли отбивали погребальную дробь на черных оконных стеклах.

– Насмотрелась на нее! – задумчиво сказала Лила, входя к Павлу.

– Ты убедилась, что я был прав?… Я вхожу в ее положение, и в то же время она меня раздражает. Ее присутствие в доме неудобно. Здесь штаб. Товарищи вправе сделать мне замечание.

– Глупости. – Лила что-то обдумывала, пристально глядя прямо перед собой. – Я должна ей помочь! – сказала она, помолчав. – Никогда не забуду, как она помогла мне. Если бы не она, я бы осталась калекой.

– И я бы не любил тебя, не так ли? – спросил Павел.

– Нет! – Лила улыбнулась. – Я уверена, ты все равно любил бы меня.

Павел обнял ее. Лила ответила на его поцелуй, но потом легонько оттолкнула и потянулась за брошенным па спинку кресла пальто.

– Ты не останешься? – огорченно спросил Павел.

Она ответила:

– У нас ночное заседание.

На следующий день Ирина проснулась около полудня, вялая и с тяжелой головой от сильного снотворного, которое дал ей военный врач и которое предназначалось но для слабонервных женщин, а для тяжелораненных бойцов, мечущихся в предсмертной агонии. Снизу доносился знакомый шум: телефонные звонки, топот подкованных сапог, гудки автомобилей и треск мотоциклов. Сквозь кружевные занавески в окна просачивался печальный белесый свет ненастного дня. Служанка подала ей завтрак в постель, по Ирина не прикоснулась к еде: ее поташнивало от лекарства, в состав которого, вероятно, входил опиум. Вскоре пришел партизанский врач – смуглолицый, с монгольскими чертами лица, в пилотке с красной звездой. Глядя па пего, Ирина опять подумала, что была когда-то знакома с этим человеком.

– Меня тошнит, – сказала она.

– Это от лекарства… Вы ведь врач?

– Была когда-то, – ответила она.

Он не сразу отозвался. Может быть, он ее не понял потому, что ничего не знал о ней. Наверное, ему никогда но пришло бы в голову, что женщина с дипломом врача может торговать своим телом, стать любовницей фон Гайера ради заказов Германского папиросного концерна. Вряд ли ему известно, что за двенадцать лет праздной жизни у нее выветрились из головы знания, необходимые для врачебной практики.

– Наверное, вы бросили медицину, когда вышли замуж, – сказал он.

– Да, – ответила она.

– Теперь вам придется восстановить свои знания. Нам нужны кадры.

– Это невозможно.

– Что именно?

– Восстановить знания.

– Почему? – Он вдруг оживился. – Достаточно годик почитать как следует и поработать в клиниках.

– Мне это будет трудно.

– Я говорю по собственному опыту. Я пять лет был оторван от медицины.

– Почему? – спросила она.

– Сидел в тюрьме как политический заключенный.

«Вот он какой», – подумала Ирина. Потом улыбнулась. Она уже не сердилась на него за снотворное, от которого ее тошнило.

– Где ваш генерал?

– Только что уехал и приказал сообщить ему по телефону, как вы себя чувствуете.

– Скажите ему, что я чувствую себя прекрасно.

– Нет, не скажу.

– Почему?

– Потому что вы далеко не прекрасно себя чувствуете… Вы просто комок нервов. И никаких драм на сегодня.

– Драм?… О каких драмах вы говорите?

Она покраснела при мысли о том, что этот человек знает ее прошлое. Он заметил ее смущение и сказал:

– Смотрите на жизнь веселее.

– У меня нет вашего чувства юмора.

– Однако вы должны как-то отвлечься от своих мыслей, иначе припадок повторится.

– Не могу, – мрачно сказала она.

И, удивленная этим вырвавшимся у нее признанием, снова почувствовала, что у нее дрожат руки.

– Как то есть не можете? Вы просто капризничаете.

– Капризничаю?

– Конечно. Во времена Шарко таких пациентов лечили пощечинами.

– Уж не собираетесь ли испробовать подобное лечение?… Это будет похоже на ваши снотворные порошки, от которых меня до сих пор тошнит.

Она рассмеялась и в тот же миг почувствовала, что руки у нее перестали дрожать. «Этот тип прав, – подумала она. – Надо почаще смеяться».

– Каким это снадобьем вы меня напоили? – спросила она.

– Опиумом. У меня не было ничего другого. Я раздобыл его в одной деревенской аптеке, пока наш отряд вел бой с фашистами. Но завтра каждый батальонный врач нашей группы будет располагать самыми современными лечебными средствами. И если бы вы не поторопились с припадком, я бы предложил вам какую-нибудь новинку.

Ирина рассмеялась и подумала: «Значит, не такой уж ты профан. А я было решила, что ты дал мне опиум по невежеству». Она поняла, что в этих продолговатых миндалевидных глазах, которые она, должно быть, видела не раз (недаром они будили в ней обрывки воспоминаний о студенческих годах), была ясность и бодрость человека со спокойной и здоровой натурой. И ей снова показалось, что этот грубоватый человек сердечен и мил и что она когда-то прошла мимо, не оценила его. Наконец она решилась спросить:

– Никак не могу отделаться от одной глупой мысли… Не были мы знакомы раньше?