Та сторона. Вып. 01-07 - [45]
Анна Ямпольская (г. Москва)
Неожиданный ракурс Для меня совершенно логичным и закономерным был вопрос, заданный Владиславу Крапивину Юрием Никитиным: вопрос о Викторе Цое. И до оторопи неожиданным — ответ ВП: с творчеством Цоя не знаком, слышал только имя… Не правда ли, странно? Ведь близость миров, выстраиваемых обоими художниками, несомненна и очевидна. Краткая заметка не претендует на литературоведческое исследование, поэтомуя позволю себе лишь коротко коснуться некоторых мотивов. Мотив избранности, пути. "А может, у него нет дороги? Может, ты сам заблудился? — Я-то? Нет, я знаю дорогу" ("Выстрел с монитора"). Один из важнейших, на мой взгляд, мотивов в творчестве Крапивина. Он /`.e.$(b, пожалуй, через большинство его произведений. А что же у Цоя? "Я хотел бы остаться с тобой — просто остаться с тобой, но высокая в небе звезда зовёт меня в путь…" ("Группа крови"), "Меня ждёт на улице дождь, их ждёт дома обед" ("Закрой за мной дверь"), "Но странный стук зовёт в дорогу…" ("Одно лишь слово")… Надо ли продолжать? Надо ли объяснять сущность метафор? Практически все герои Крапивина выбирают «дождь», имея возможность обойтись «обедом». Можно возразить, что не Крапивин и не Цой это первые придумали. Согласна. Значит, источники общие. Общее в строении мышления и восприятия. Никто же не станет отрицать, что люди бывают "из одного карраса" (термин К.Воннегута, но ничего точнее придумать не могу). Многообразие пространств, миров, возможность перехода. Ирреальность "безлюдных пространств". Всё это есть у Цоя. После его смерти многие говорилио причастности Цоя к иному миру. Можно соглашаться, можно спорить, но абсолютно достоверно одно: юношеский автопортрет Виктора. Он изобразил себя с ослепительным светом в ладонях, отворачивающим лицо от этого света. Избранность осознана, бремя её тяжело. Не хочется принимать его, но на тебя уже указали… Над головой у себя Цой нарисовал звезду, протягивающую к нему луч…
"Стоя на крыше, ты тянешь руку к звезде
И вот она бьётся в руке, как сердце в груди.
Что теперь делать с птицей далёких небес?
Ты смотришь сквозь пальцы, но свет слишком ярок и чист.
И звезда говорит тебе: полетим со мной!
Ты делаешь шаг, но она летит вверх, а ты вниз".
(ранняя песня) Честное слово, после этих строк не хочется уже никаких слов. Всё сказано. Итак, Владислав Петрович текстов Цоя не знал. А Цой? Знавшие его в один голос твердят о его пристрастию к чтению, да и сам он в одной из ранних песен назвал себя "подростком, прочитавшим вагон романтических книг". Вот ещё одна загадка! Оставляю её дотошным любителям исторических реалий. И заодно дарю им ещё одну параллель: помните, "город в дорожной петле"? Да-да, тот самый, в котором "две тысячи лет — война". О чём бы это, а?.. Для меня же ясно одно: Крапивину светит та же самая звезда, которая светила Цою. Может быть, грани её им достались чуть разные…
"Мой" Крапивин Владислав Крапивин — своебразный феномен в нашей литературе. Его не только читают и любят самые разные люди (разные по возрасту, профессии, наконец;по причинам своего пристрастия к этому писателю). Эти люди пытаются общаться, спорить, анализировать, следовательно — совершать некоторые движения души. Крапивину удалось облечь в увлекательную, доступную форму серьёзные философские вещи. Его книги в высшем смысле учат жить, исключая при этому всякую назидательность. Почему же этот писатель привлекает разных людей? Потому, что истинное явление культуры — многогранно. Вот об этих «гранях» я и предлагаю поговорить. Начну с себя — что именно привлекает в творчестве писателя меня? И очень надеюсь, что подобную работу проделает ещё кто-то. Пусть встретятся разные, дажевзаимоисключающие мнения. Думаю, что для меня наиболее близки следующие мотивы: мотив детской обиды (эти обиды мы часто помним всю жизнь), мотив существования нескольких «правд», нескольких взглядов на происходящее (наиболее ярко это выражено, на мой взгляд, в книге "Журавлёнок и молнии"), мотив избранности, своего пути (проходит, пожалуй, через все произведения, наиболее ярко воплощён в аллегорических), мотивмногогранности пространств (перекликается с мотивом "нескольких правд", так как каждый человек — это целый мир). Вследствие этого наиболее близкими мне вещами Крапивина считаю: "Журавлёнок и молнии", "Голубятню на жёлтой поляне" (все три повести) и "Гусигуси, га-га-га". А вы, друзья?
— -
Мы решили с этого выпуска ТС начать печатать понемногу тексты и аккорды песен на стихи Крапивина, а также песен других авторов, которые поют или пели в «Каравелле», и просто разных хороших песен. Три песни, которые вы видите в этом выпуске, — на стихи Владислава Крапивина. Музыка ребят из «Каравеллы».
* * *
Am Dm
В южных морях, и у севера дальнего,
G C
И у ревущих широт
Dm G C F
Ходят эсминцы, скользят в море лайнеры,
Dm E Am(A7)
Бродит рыбацкий народ.
Ветром их клонит, волнами высокими
Им заливает огни.
Трудно им в море, но всё-таки, всё-таки
Легче, чем в прежние дни.
Вспомним про тех, кого злыми поверьями
Дома сдержать не смогли,
Кто начертил нам гусиными перьями
Первые карты Земли.
Годы Первой мировой войны стали временем глобальных перемен: изменились не только политический и социальный уклад многих стран, но и общественное сознание, восприятие исторического времени, характерные для XIX века. Война в значительной мере стала кульминацией кризиса, вызванного столкновением традиционной культуры и нарождающейся культуры модерна. В своей фундаментальной монографии историк В. Аксенов показывает, как этот кризис проявился на уровне массовых настроений в России. Автор анализирует патриотические идеи, массовые акции, визуальные образы, религиозную и политическую символику, крестьянский дискурс, письменную городскую культуру, фобии, слухи и связанные с ними эмоции.
В монографии осуществлен анализ роли и значения современной медиасреды в воспроизводстве и трансляции мифов о прошлом. Впервые комплексно исследованы основополагающие практики конструирования социальных мифов в современных масс-медиа и исследованы особенности и механизмы их воздействия на общественное сознание, масштаб их вляиния на коммеморативное пространство. Проведен контент-анализ содержания нарративов медиасреды на предмет функционирования в ней мифов различного смыслового наполнения. Выявлены философские основания конструктивного потенциала мифов о прошлом и оценены возможности их использования в политической сфере.
Водка — один из неофициальных символов России, напиток, без которого нас невозможно представить и еще сложнее понять. А еще это многомиллиардный и невероятно рентабельный бизнес. Где деньги — там кровь, власть, головокружительные взлеты и падения и, конечно же, тишина. Эта книга нарушает молчание вокруг сверхприбыльных активов и знакомых каждому торговых марок. Журналист Денис Пузырев проследил социальную, экономическую и политическую историю водки после распада СССР. Почему самая известная в мире водка — «Столичная» — уже не русская? Что стало с Владимиром Довганем? Как связаны Владислав Сурков, первый Майдан и «Путинка»? Удалось ли перекрыть поставки контрафактной водки при Путине? Как его ближайший друг подмял под себя рынок? Сколько людей полегло в битвах за спиртзаводы? «Новейшая история России в 14 бутылках водки» открывает глаза на события последних тридцати лет с неожиданной и будоражащей перспективы.
Книга о том, как всё — от живого существа до государства — приспосабливается к действительности и как эту действительность меняет. Автор показывает это на собственном примере, рассказывая об ощущениях россиянина в Болгарии. Книга получила премию на конкурсе Международного союза писателей имени Святых Кирилла и Мефодия «Славянское слово — 2017». Автор награжден медалью имени патриарха болгарской литературы Ивана Вазова.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.