Та, что стала Солнцем - [6]

Это Чонба обязан был отдать отцу последний сыновний долг. Но вместо него девочка сама взяла отца за мертвые руки и вытащила тело из дома. Он так исхудал, что ей удалось с этим справиться. Она положила его на желтую землю позади дома, взяла мотыгу и стала копать.

Солнце встало и припекало землю и девочку и все остальное внизу. Усилия девочки приводили лишь к появлению царапин на слежавшихся слоях пыли, так река столетиями вымывает землю. Тени стали короче, потом снова длиннее; глубина могилы увеличивалась медленно, почти незаметно. Девочка постепенно почувствовала, что проголодалась и хочет пить. Бросив могилу, она нашла в ведре немного мутной воды. Она зачерпнула ее ладонями и выпила. Съела мясо для натирания горшка, содрогнувшись от его отвратительного вкуса, потом вошла в дом и долго смотрела на два тыквенных семечка на алтаре предков. Она вспомнила, что произойдет, если съешь подношение призракам: люди говорили, что призраки придут за тобой и от их гнева ты заболеешь и умрешь. Но правда ли это? Девочка никогда не слышала, чтобы это случилось с кем-то из деревни, а если никто не видит призраков, как можно знать, что они сделали? Она постояла так, мучаясь от нерешительности. В конце концов она оставила семечки на месте и вышла из дома, покопалась на грядке прошлогоднего арахиса и нашла несколько побегов.

Съев половину этих побегов, девочка смотрела на оставшиеся и думала, отнести их Чонбе или предоставить Небесам самим его обеспечивать. В конце концов чувство вины заставило ее пойти к нему и помахать побегами над его лицом. При виде них в его глазах зажглась какая-то искра. На короткий миг она увидела, что он силится вернуться к жизни под влиянием царственного негодования, вызванного тем, что она посмела не отдать ему все. Потом эта искра погасла. Девочка видела, как его взгляд потерял фокусировку. Она не понимала, почему он лежит тут и ничего не ест и не пьет. Она снова вышла из дома и продолжала копать.

Когда солнце село, глубина могилы была только ей по колено, и цвет земли в верхней ее части был таким же чисто желтым, как и на дне. Девочка могла поверить, что таким он и останется до конца, до самого жилища духов в Желтых Истоках. Она залезла на кровать рядом с неподвижным Чонбой и уснула. Утром его глаза были по-прежнему открыты. Она не знала точно, спал ли он и рано проснулся или так и пролежал всю ночь. На этот раз, когда она потрясла его, он задышал чаще. Но даже это показалось ей рефлекторным.

Она снова копала землю весь день, делая перерывы только для того, чтобы попить воды и поесть ростков арахиса. А Чонба так и лежал на кровати и не проявил никакого интереса, когда она принесла ему воды.

Она проснулась перед рассветом на утро третьего дня. Ее охватило ощущение одиночества, более сильное, чем когда-либо раньше. Кровать рядом с ней оказалась пустой. Чонба исчез.

Она нашла его снаружи. При свете луны он выглядел бледным пятном рядом с массой, бывшей когда-то ее отцом. Сначала она подумала, что он спит. Даже когда она опустилась на колени и прикоснулась к нему, то долго не понимала, что случилось, потому что это не имело никакого смысла. Чонба должен был стать великим, он должен был прославить их семью. Но он был мертв.

Девочку испугал ее собственный гнев. Небеса обещали Чонбе достаточно долгую жизнь, чтобы достичь величия, а он расстался с ней так же легко, как дышал. Он предпочел стать ничем. Девочке хотелось кричать на него. Ее судьбой всегда было стать ничем. У нее никогда не было выбора.

Она долго стояла на коленях, прежде чем заметила, что на шее Чонбы что-то блестит. Буддийский амулет. Девочка вспомнила рассказы о том, как отец ездил в монастырь Ухуан помолиться, чтобы Чонба выжил, и о данном им обещании: если Чонба выживет, он вернется в этот монастырь и станет монахом.

Монастырь – там должны быть еда и кров и защита.

От этой мысли в ней что-то шевельнулось. Осознание собственной жизни внутри нее: той хрупкой, таинственной, ценной вещи, за которую она так упрямо цеплялась, несмотря ни на что. Она и представить не могла, что можно отказаться от нее, и как Чонба мог предпочесть такой выход. Стать ничем – это было самое ужасное из всего, что она себе представляла, даже хуже, чем страх голода или боли или любых других страданий, которые сулит жизнь.

Она протянула руку и дотронулась до амулета. Чонба стал ничем. «Если он взял мою судьбу и умер… тогда, может быть, я смогу взять его судьбу и жить».

Возможно, она больше всего боялась стать ничем, но это не мешало ей бояться того, что ждет впереди. Руки ее так сильно тряслись, что у нее ушло много времени на то, чтобы раздеть труп. Она сняла юбку и надела рубаху Чонбы до колен и его штаны; распустила уложенные волосы, как у мальчиков; и, наконец, сняла с него амулет и надела его на шею.

Закончив, она встала и столкнула оба тела в могилу. Отец до последнего мгновения обнимал сына. Тяжело было засыпать их; облака желтой земли поднимались из могилы и парили над ней, сияя при свете луны. Девочка положила мотыгу. Выпрямилась, потом отпрянула в ужасе, когда ее взгляд упал на две неподвижные фигуры, стоящие по другую сторону от могилы.