Та, что надо мной - [69]

Неожиданно с улицы задувает ледяной, как зима, ветер, добираясь даже до меня на этой высоте. У толпы внизу и у стоящих здесь вырывается дружный возглас изумления. По улице, один за другим, движутся два огромных, покрытых грубой кожей слона, и все спешат убраться с дороги. Этот зверь ужасен и неостановим в своём неистовстве, он растопчет каждого, кто встал у него на пути.

Я знаю, что сейчас услышу ещё один возглас, поскольку знаю то, что остальным ещё предстоит понять. У идущих нет бивней, и по всем признакам это не слоны, а слонихи. Куда более разумные и осторожные, но от этого ещё более опасные, если под угрозой их стадо и дети. Кто-то догадывается открыть перед ними ворота, и они направляются к одной из башен.

Другая уже почти перед нами, на расстоянии в четыре человеческих роста. Сверху из бойниц махины на нас сыплются стрелы, застревая в досках поновлённой крыши над галереей. Я знаю, что сейчас башню подкатят ещё ближе, чтобы осаждающие могли перепрыгнуть на стену, и даю приказ всем, кто вооружён пикой или хотя бы рогатиной, чтобы они просунули своё оружие в бойницы и упёрлись в эту махину. По моей команде они одновременно наваливаются на пики, а потом слегка отпускают их, потом снова наваливаются и снова отпускают. Башню толкают снизу, поэтому нам не удаётся её сдержать, и когда наши воины ослабляют напор, она всякий раз рывком надвигается на нас. Двое урготцев, не ожидая, пока перекинут лестницу, прыгают сверху, пробивая крышу, и мне приходится с ними разбираться. По счастью, пикинёры удерживают прежний ритм, махина начинает раскачиваться, сначала едва заметно, и вдруг неожиданно со скрипом и скрежетом опрокидывается на землю, разваливаясь на куски. Изготовившиеся к нападению враги срываются, ещё успевая прокричать на лету проклятья, поскольку высота тут немалая. Стоявшие внизу разбегаются из-под обломков прямо под наши стрелы.

Я перевожу взгляд направо. Две слонихи стоят между стеной и махиной, которая защищает их от лучников основного войска Роота. Те, кто сидит в башне, тоже не могут в них попасть, поскольку стрелять для этого надо точно вниз. Прорывающихся к ним они хватают хоботом, подбрасывая в воздух, и затаптывают упавшего. Мощные ноги крушат оббитые кожей доски башни, гибкий и ловкий хобот с пальцем на конце довершает дело там, где они треснули. Махина шатается, скрежещет и, наконец, рушится вниз. Одну из слоних задевает обломками, она заваливается на землю, в последнем усилии стряхивая их с себя. Через мгновенье среди остатков башни и раздавленных тел лежит маленькая сухонькая старушка. Вторая слониха подхватывает её хоботом, кладёт себе на спину и, пошатываясь, идёт к воротам, не обращая внимания на стрелы.

Ей открыли вовремя. Я сбегаю вниз и, вспомнив о том, что в комнате для караула высокие потолки, завожу её туда. Слониха перекатывается по полу и трубит от боли после того, как я вытаскиваю стрелу, пробившую огромное ухо. Когда она успокаивается, я подхожу чтобы помочь ей, потому что её ноги и хобот в ранах и занозах. Слониха дрожит всем телом, но лежит смирно. Я нахожу в караулке ведро чистой воды. Она жадно пьёт, и раны начинают затягиваться.

Вскоре передо мной сидит молодая женщина — довольно высокая, чуть выше меня, но хорошо сложенная и стройная, с прямым взглядом серых глаз, сейчас заметно заплаканных. Лицо у неё расцарапано.

— Как мне пойти домой? — говорит она. — Муж не знал, что я такая, такое…

— Самое разумное и благородное существо из всех, ходящих на четырёх ногах, — продолжаю я. — Что бы с нами дальше ни случилось, но сегодня вы спасли город, госпожа моя. Возвращайтесь в дом, залечите раны, похороните и оплачьте свою свекровь. Вы ведь любили её?

Женщина начинает тихонько всхлипывать.

— У вас есть более важные заботы, чем щадить чувства вашего мужа, госпожа. Ему стоит примириться с вашей второй природой, тем более, что у его матери она была такой же. А если он не захочет этого понять, то для поединка я всегда к его услугам.

Она испуганно взглядывает на меня и, поблагодарив, идёт к двери. Я велю трём воинам сопроводить Лори домой с необходимым почётом и донести тело её свекрови. Вокруг уже густеют сумерки, и всем понятно, что второго приступа врага сегодня не будет.

Ко мне подходит один из дворцовых слуг:

— Его Величество Стурин зовёт вас для аудиенции.

* * *

Стурин сидит за знакомым мне с юности дубовым столом. Сейчас вся столешница завалена картами столицы и окрестностей, чертежами оборонительных сооружений, книгами об искусстве войны и даже какими-то фолиантами по магии. Щёки его горят, в глазах застыло лихорадочное выражение. Он очень похож лицом на свою мать — темноглазый, с чёрными вьющимися волосами, хотя черты чуть крупнее и грубей. И ещё бòльше похож на ту молодую крестьянку, которую я видел мёртвой в её доме. Едва ответив на моё приветствие, он с разбегу, словно боясь передумать, заявляет:

— Сир, вы должны сказать мне, кто мой отец. Все говорят, что вы можете это узнать. Поклянитесь, что я услышу правду.

— Какое это имеет значение, Ваше величество? Покойный король видел в вас своего наследника, и когда вы остались в столице, то подтвердили, что он не ошибся.