Та, что гуляет сама по себе - [7]

Теперь, может, она наконец поймёт: даже у неё не всегда всё будет хорошо.

Что ж, наверное, когда-нибудь Таша вырастет. И тогда Мариэль сможет рассказать ей всё без утайки…

…лежать и чувствовать, как из неё с каждым мигом, с каждой каплей крови, с каждым ударом замирающего сердца уходит жизнь…

…и не хватает сил даже на то, чтобы перекинуться…

— Может, всё-таки надо её…

— Нет. Ей не выкарабкаться.

Их трое. Двое брезгливо обтирают "нечестивые", посеребренные поверх стали клинки, а третий просто наблюдает. Главный. Не опустился до того, чтобы руки марать. Рубленые черты мертвенно-бледного лица, шрам на щеке — три рваные полоски — и жуткие, немигающие водянистые глаза…

— Мне искренне жаль, что так вышло, Ваше Высочество. Но иного пути не было.

Он смотрит на неё сверху вниз. Её девочка у него на руках — головка безжизненно мотается на тонкой шейке, губа разбита: Лив кинулась на одного из них с кулаками, а тот наотмашь, небрежно ударил её по лицу…

— Идёмте. Здесь нам больше делать нечего.

Она знала, что ничего не сможет сделать. Знала, стоило ему окликнуть её из-за двери. Словно вернулся призрак прошлого, чтобы забрать то единственное, что у неё осталось…

Она не могла любить Лив, но это был её ребёнок. И если кто-то думал, что она позволит отнять у неё дочь — он ошибался.

Только бы Таша не вернулась сейчас, Богиня, только бы… Кроме этого — она ничего не боится.

Ведь она уже умерла.

Почти шестнадцать лет назад…

Таша долго смотрела во впадины мёртвых глаз.

А затем тишину трещиной разбил её тихий смех.

— Да, забавный сон получается…

Она закрыла лицо руками.

"Нужно проснуться, нужно срочно проснуться…"

Оловянный запах никуда не уходил.

"Ну же…

Проснись, пожалуйста…"

Но она здесь, она всё ещё была здесь…

Она отняла ладони от лица. Посмотрела вниз. Протянув руку, закрыла чёрной волчице глаза, опустившись на колени, попыталась приподнять тело.

Тяжёлое…

Глядя прямо перед собой неживым, остекленевшим взглядом, — Таша взяла волчицу за передние лапы и поволокла вперёд.

Могилу копала на заднем дворе, там, где они недавно разрыхляли землю — Лив приспичило вырастить "свой собственный" горох. Тёплый ветер веял липовым мёдом: соцветия только вчера зажглись на деревьях жёлтыми звёздочками.

Таша остановилась, когда куча земли стала выше её роста. Выбралась из ямы. Столкнула тело вниз.

Механическими движениями заводной куклы стала засыпать могилу.

Когда всё было готово, она откинула лопату и отошла чуть поодаль, к яблоням. Сорвала две тонкие веточки, перевязала их травинкой и, вернувшись к могиле, положила на мягкую землю только что сделанный крест.

После она долго стояла, глядя куда-то вперёд — её тоненькая прямая фигурка, казалось, касалась диска поднимавшейся над яблонями луны.

А потом Таша перегнулась пополам, упала на колени, скрючилась на земле и заплакала — до судорожной боли в горле, кусая руки. Без слёз.

Глава вторая

Точка невозврата

— Таша, домой!

— Мам, ну ещё чуть-чуть!

На прощание май раскрасил сад яблоневым цветом, и море неярких цветочных звёздочек перешептывалось со звёздной пылью, серебряными веснушками обсыпавшей небо. Сгущённые сумерки окутывали сонные шершавые стволы. Ветер снегом сыпал лепестки на обвившую сад дорожку, утоптанную среди травы, а по дорожке трусила изящная вороная кобылка с юной всадницей. Таша упрямо направляла лошадку на тропу, а та с не меньшим упрямством норовила с неё сойти, отправившись в вольную иноходь меж древесных рядов.

Сидя на террасе и распивая чай, за девочкой наблюдали две женщины. Одна — с тонкими чертами удивительной красоты лица в обрамлении тёмных волос, в простом жемчужно-сером платье; вторая — грузная, круглолицая, в лоскутной юбке и полотняной рубашке явно не первой свежести.

— Балуешь девку, Мариэль, ой балуешь, — качала головой вторая, слушая звонкое "тпру, кому сказала!", — мои в её возрасте носа из дома не казали, как солнце зайдёт…

— В наших садах ей ничего не грозит, — Мариэль спокойно помешивала чай — ложечка приглушённым колокольчиком позвякивала об фарфор чашки. — Лэйна, чай остынет.

— При чём тут "грозит или не грозит", — скривилась Лэйна, — детям в десять спать положено.

— Кем положено?

Что ответить, Лэйна не нашлась, но, опуская чашку на стол, досадливо стукнула донышком о некрашеную столешницу. Светильник посреди стола, — шарик ровного золотистого света в резной оправе, — укоризненно качнулся, бросив тень на её лицо.

— И вообще рановато ей на лошадь, — помолчав, вновь забрюзжала Лэйна, — уж коли приспичило, чтобы дочурка твоя лихой наездницей был — в таком возрасте все на пони прекрасно разъезжают. Вот лет с одиннадцати…

— Таша спокойно брала барьеры в полтора аршина. А выше пони прыгнуть трудновато, — свой чай Мариэль пригубила, словно вино вековой выдержки. — Когда в настоящих условиях ты не можешь добиться большего — значит, настала пора двигаться вперёд.

— Глубокомысленно, — хмыкнула Лэйна. — Как Лив?

— Спит.

— А как вообще?

— Прекрасно, — в голосе Мариэль слышалась прохладца. — Таша!

— Да-да, я уже!

Девочка ловко соскользнула с седла и повела кобылку в конюшню, примыкавшую к дому под прямым углом. Лэйна вскинула бровь: