Т-а и-та - [40]

— Дорогая моя, а можно и мне, как одной из теток? — робко осведомляется Зина Алферова.

— Тогда и все тетки, если одна, — заявляют остальные.

— Тише, mesdames, тише. «Она» уже здесь.

Тихо и неслышно, как-то бочком, вползает в дортуар инспектриса.

— Опять шум, опять крики! Недурное время провождение для благовоспитанных барышень.

— Но ведь нынче еще рождественские праздники! — поднимается чей-то протестующий голос.

— Так, по-вашему, надо на праздниках шуметь! Ведь это только у… у… нетрезвых крестьян принято… — кривит губы Юлия Павловна.

Где-то сдержанно фыркают.

— У «нетрезвых крестьян». Ха-ха-ха. Она, конечно, хотела сказать — у пьяных мужиков… Лулушка, слышишь, Ханжа заразилась твоей комильфошностью, — шепчет Маша Лихачева по адресу корректной Савиковой.

— Оставьте меня ради Бога в покое, — шепотом же злится Лулу.

Все наскоро одеваются и под конвоем инспектрисы, вместо отсутствующей Брунс, идут на молитву.

* * *

Снова вечер. Давно потушен свет в дортуаре. Отдежурив чужое дежурство, совсем разбитая, инспектриса идет к себе. С подобострастной улыбкой встречает ее седовласая Капитоша:

— Слава Богу, угомонились ваши «сорванцы», барышня. Уж и денек ныне выпал!.. — говорит она, расшнуровывая ботинки своей совсем размякшей от усталости шестидесятилетней барышне.

— Ах, Капитоша, дня не дождусь, когда вернется Фрейлейн Брунс.

Капитоша с участием смотрит в пожелтевшее морщинистое лицо госпожи Гандуровой.

— А знаете ли, барышня, я должна вам кое-что сообщить.

— Что такое? — сразу подтянулась инспектриса. Да вы не волнуйтесь, ради Господа Бога, барышня, да только приметила я кое-что.

— Что приметили? Говорите скорее, Капитоша.

— Да не ладное у нас творится что-то.

— Ну?

— Приметила я, что кажинный вечер барышни выпускные по очереди в сторожку наведываются.

— Вот-вот… И я сама раз это заметила… До утреннего звонка еще ходили. Ну, я узнала причину. Они обещали, что это не повторится больше. Неужели опять? — тоскливо срывается с поблекших уст Юлии Павловны.

— Вчера и третьего дня своими глазами видала, барышня. Вошли туда, пробыли минут десять и бегом обратно.

— А кто? Кто? Вы не заметили, нет? Наверное, Баян.

— И барышня Баян, и барышня Тольская, и Лихачева, и Тер-Дуярова, и Сокольская, и все.

— Ага, отлично…

Полон значения звучит этот возглас в уютной спальне инспектрисы. Затем она снимает при помощи Капитоши свое форменное «мундирное» платье и облачается в пестрый турецкий капот и медленно, крадучись, выходит из комнаты.

В «клубе» нынче, в этот поздний январский вечер, происходит нечто совсем из ряду вон выходящее. На середину комнаты выдвинут небольшой столик, находящийся обыкновенно под одним из окон. Вокруг столика стоят принесенные из дортуара и умывальной комнаты табуреты. На них сидят Ника Баян, Тер-Дуярова, Тольская, Сокольская, Чернова, Веселовская, Алферова, Лихачева и Наташа Браун. Все лица внимательны и сосредоточены. Только Ника и смугленький Алеко не могут постичь всего значения торжественной минуты. Они то и дело хихикают, пересмеиваются, делают свои замечания Мари Веселовской. Наташа Браун пресерьезно уверила эту спокойную уравновешенную девушку, что в глазах у Марии есть какая-то сила, что-то такое, чего не объяснишь словами, но что, бесспорно, имеет какое-то скрытое значение, что она — «медиум».

Сидят девушки за столом уже около получаса, положив на край его пальцы таким образом, что конец мизинца одной прикасается к мизинцу соседки. Таким образом составлена непрерывная цепь. Вызывают «духов». В данный момент ждут появления духа поэта Надсона, по совету его ярой поклонницы Наташи Браун.

— Явись! Явись! Явись! — повторяет «невеста Надсона» — Явись — и сообщи нам, какая жизнь ждет нас там, за гранями бытия!..

— Охота ему тоже являться и тревожить себя ради каких-то девчонок! — шепотом говорит Ника.

— Я думаю, — соглашается с ней Чернова.

— Но он не может не видеть, как его здесь любят, — пылко возражает Наташа и в забывчивости начинает декламировать шепотом:

Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат,

Кто бы ты ни был, не падай душой…

— Брось, милая, брось, лучше послушай, что за загадку я тебе скажу. Что такое: «висит зеленая и пищит?» — кричит Шарадзе.

— Лампа! — хохочет «Золотая рыбка».

— А зачем тогда пищит?

— Mesdames, тише! Или духов вызывать, или шарады разгадывать, что-нибудь одно, — сердится белокурая «невеста Надсона».

— Все равно, надо свет погасить. При свете он не пожелает явиться, — говорит Хризантема.

— Согласны, согласны. Тушите.

— Страшно, Mesdames, в темноте… — шепчет Маша Лихачева.

— Тебе-то уж нечего бояться вовсе, — острит Ника; духи к тебе-то не подойдут: от тебя духами за версту пахнет. Чихать будут, а духам чихать нельзя.

— Mesdames, я гашу свет. Сидите смирно.

В «клубе» сразу становится темно. Только луна, плывя в далеких ночных облаках, заглядывает в комнату и бросает свои призрачные блики на лица девушек, сидящих за столом. Напряженная тишина водворяется в комнате. Чего-то сосредоточенно ждут.

Наташа Браун вперила глаза в дверь (ей почему-то кажется, что дух, как живой человек, должен войти не иначе как через дверь), и губы ее шепчут беззвучно: