Т-а и-та - [18]

Звонок к молитве неожиданно прервал веселую болтовню в каморке.

— Бежим скорее! «Четырехместная карета» уже выкатилась из своего сарая. Прощайте, Бисмарк. Прощай, маленькая Тайна! До завтра! — зазвенели веселые голоса.

— А я увижу вас еще сегодня. Я принесу обед, пока до свиданья, Ефим. До свиданья, Тайна… — и Золотая рыбка первая выскакивает за дверь.

Рассеянная Шарадзе в забывчивости «ныряет» перед Ефимом; то есть, попросту, отвешивает ему реверанс.

Старик сконфужен.

— Прощайте, барышни… — лепечет он смущенно в то время, так остальные, толкаясь в дверях, выскакивают с смехом за порог каморки.

Звонок заливается оглушительно в верхнем дортуарном коридоре.

— Бежим прямо в залу… Все равно не успеем проскочить в классы, попадемся навстречу «Четырехместной карете»… — заметила тихо «Донна Севилья».

— Mesdam'очки, чур! Если встретим Ханжу. — передники на голову и спасаться бегством. По крайней мере, лиц не увидит…

— Ну, разумеется.

— Mesdames, хорошо как! Удалось Тайночку порадовать. Теперь бы в залу пробраться без последствий…

— Все спокойно пока… Тихо, гладко и безмятежно… «Привет тебе, приют священный…» — неожиданно запевает арию Фауста на весь коридор Эля Федорова, неимоверно фальшивя на каждой ноте.

— Федорова, ты в своем уме? Эля! Молчи! Мол…

Увы, слишком позднее предупреждение. Из-за стеклянной двери, ведущей на вторую половину нижнего коридора, как раз навстречу институткам выкатывается инспектриса института, Юлия Павловна Гандурина. Это — маленькое кривобокое существо в черной наколке с морщинистым лицом и тонкой осиной талией. Она — бич воспитанниц. Она постоянно и повсюду ловит и выслеживает девочек, выговаривая им за малейшую провинность, и постоянно грозит небесной карой и взысканием «свыше», за что и получила прозвище «Ханжи». В церкви и на молитвах, в то время, как она, лицемерно подняв глаза к небу, изображает всем существом своим олицетворенную молитву и смирение, — маленькие пронырливые глазки успевают одновременно зрить и горние высоты, и юных проказниц, нарушающих в данный момент институтские традиции.

— Это — Ханжа!.. Бежим… Спасемся… — сорвалось с уст Шарадзе, и она первая помчалась вперед, минуя инспектрису, с накинутым на голову белым фартуком.

— Тер-Дуярова, куда?

Скрипучий голос Юлии Павловны, словно гвоздь, прибивает к месту армянку, и бедняжка Тамара как бы обращается мгновенно в неподвижный столб.

— Баян!.. Чернова!.. Тольская!.. Галкина!.. Лихачева!.. Иванова!.. Ну, конечно, все отпетые шалуньи… — произносит инспектриса, презрительно оттопыривая нижнюю губу. — Очень жаль, что такая хорошая ученица, как Мари Веселовская, за одно с вами, и Сокольская тоже… Вообще дружба Черновой с Веселовской и Сокольской с Тольской не приведет к добру…

Юлия Павловна рассчитывала продолжать нотацию, но вдруг остановилась на полуфразе.

— Кто это так надушился? Кто посмел? Лихачева, вы? — сказала она, грозно сдвигая брови.

Красная, как кумач, Маша выступила вперед.

— Что это такое? — грозно накинулась на нее «Ханжа».

— Это… это… «шипр».

Эффект получился неожиданный.

Маша растерялась, и трепещущие губы девушки произнесли то, чего от нее и не требовалось вовсе. Вопрос инспектрисы отнюдь не относился к названию духов, он просто выражал высшую степень негодования.

— Ага, «шипр»! Вы осмеливаетесь еще и дерзить, мало того, что отравляете воздух этой дрянью!

— Это «шипр»… — уже ни к селу, ни к городу подтверждает окончательно растерявшаяся Лихачева в то время, как другие трясутся от усилия сдержать обуревающий их смех.

— Прекрасно. Вы отправитесь сегодня же в лазарет и примите ванну… Слышите ли? — Ванну, чтобы избавиться от этого ужасного запаха… — повышает голос инспектриса.

— Но… Но… Это невозможно… — лепечет смущенная Маша — я впиталась в него…

— Что такое? — грозно поднимаются брови инспектрисы, и ее маленькие глазки сверкают.

— Что?

— То есть, он… То есть, «шипр» впитался в меня… — поправляется еще более некстати Маша.

— О, это бесподобно! — насмешливо улыбается инспектриса. — Это великолепно! Молодая девушка, вступающая через полгода в свет, впитывает в себя не основы религии, не правила добродетели, а какие-то скверные духи…

— Они не скверные, m-lle. Уверяю вас; они стоят семьдесят копеек.

Последняя фраза в конец погубила бедную «Фабрику Ралле». С жестом, полным презрения, с саркастической улыбкой на тонких губах, инспектриса махнула рукой.

— Вам будет сбавлено два балла по поведению за «шипр» и два за дерзкий ответ, — проскандировала она зловещим голосом и тотчас же обратилась к другим воспитанницам, отвернувшись от вконец смущенной Маши:

— Теперь я желала бы знать, где вы были?

Что было ответить на такой вопрос? Все, что угодно, только не правду. Сказать правду — значило бы погубить Тайну, Ефима и Стешу. А этого ни под каким видом делать было нельзя. И Ника Баян, заранее возмущаясь неизбежной ложью, выступила вперед.

— Мы были около сторожки Ефима, m-lle. Нам надо было сторожа… — произнесли покорно ее розовые губки.

— Зачем? Чтобы послать его за какой-нибудь дрянью, в роде чайной колбасы или дешевых леденцов? — С новой презрительной улыбкой допытывалась Гандурина.