Т-34. Крепость на колесах - [12]

— Что за теория-то? Просвети.

— Да простая. Надо отсюда двигать, и поскорее. И Мартынов делает большую ошибку, встав здесь.

— Объяснись, — разговор моментально перестал нравиться, но выслушать Хинштейна стоило.

Тот кивнул и налил себе еще — на этот раз чая. Отхлебнул из кружки, чуть поморщился, ожегшись:

— Тут все просто. Мы сейчас находимся в неприятном месте, которое связывает нас по рукам и ногам.

— В смысле?

— А ты сам подумай. По сути, можно находиться на своей территории, где при необходимости можно рассчитывать на помощь местных жителей. Или на вражеской, где стреляешь во все, что движется, и ограничение лишь патроны, здравый смысл и совесть. Так?

— Ну, если очень грубо…

— Вот видишь. А здесь территория вроде и своя, то есть все ограничения на нас накладываются, и население в большинстве такое, что как по враждебной земле идем. Не, ты как хочешь, а я считаю — надо или вперед, или назад.

— Вообще-то, насколько я помню, здесь будет вполне себе партизанский край, — осторожно заметил Сергей.

— Будет, месяцев через несколько, когда немцы местных прижмут хорошенько. Но нас вполне могут прихлопнуть, как мух, еще раньше.

Хромов задумался. В словах товарища был определенный смысл. А с другой стороны, полковник вроде бы предполагал остановку лишь на время ремонта техники. На это Хинштейн тут же возразил, что нет ничего более постоянного, чем временное. И опять в его словах был смысл. Хромов вздохнул:

— Ладно, черт с тобою, золотая рыбка. Три дня. Если за это время не выступим отсюда, то соберемся все вместе и будем решать. Против коллектива Мартынов не пойдет.

— Договорились, — кивнул Хинштейн.

— Но если у полковника серьезные аргументы остаться, я против него не пойду.

— Да и я тоже. Но мне надоело играть втемную. Хочу видеть картину целиком, а не кусочек, который разрешают непонятно почему.

— Логично. Главное, не сделать новых проблем себе и людям.

Хинштейн пьяненько усмехнулся:

— В общем, можешь считать меня жадным евреем, а я тебе скажу так: люди сами в своих бедах виноваты. Не всегда, но очень часто. И помогать им… В общем, это вредно.

— Аргументируй.

— Ну вот, например. Помнишь, там, в нашем времени, то пожары, то наводнения?

— Помню, конечно. И что?

— Государство пострадавшим помогало, так?

— Хочешь сказать, не должно было? — прищурился Хромов.

— Не то чтобы… Хотя, между нами, девочками, такая мысль имеет право на существование. Хотя бы потому, что хозяева сгоревших или смытых хозяйств могли бы как минимум застраховать свою собственность. Ну да это ладно. Просто я тысячу раз наблюдал, как смывает какой-нибудь поселок, люди получают от государства помощь, а потом строят новые дома на том же самом месте. Где их, может, через год, а может, через десять, но обязательно опять смоет. Притом, что недалеко, в десятке километров, есть высокий берег, до которого вода при всем желании не доберется. Однако же они строятся там, где жили раньше. Кто-то аргументирует, что здесь предки на сколько-то колен жили, кто-то еще что-то говорит… Но факт остается фактом — их вновь смывает, а государство вновь компенсирует. А эти деньги, заметь, из тех, что платим налогами мы с тобой, у которых дома почему-то не уплывают. И пока люди будут уверены, что, случись нужда, государство — родственники — сердобольные люди — кто-то там еще обязательно придут и решат их проблемы, они ничему не научатся и будут по-прежнему делать так, как их левая пятка пожелает. Вот поэтому я и убежден: людям помогать можно, но не более одного раза. Иначе так и привыкнут сидеть на шее, ноги свесив. А все остальные, сами того не ожидая, вдруг оказываются в положении рабов, обслуживающих этих не желающих учиться на прошлом опыте умников. А лично я рабом быть не хочу.

— Я слышал, в Древнем Риме были рабы, у которых имелись собственные рабы? — попытался перевести разговор в иное русло Хромов.

— Возможно. Такие и в нашем времени есть, их называют менеджерами среднего звена. Но не о том речь, а о сущности человеческой натуры. Я, наверное, немного сумбурно говорю, но… ты мою мысль понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Хромов. Сказанное товарищем несколько расходилось с его шкалой ценностей, однако отторжения не вызывало. Почему? Ну, наверное, потому, что какая-то правда, циничная и жестокая, в словах Альберта имелась. И продолжать разговор не хотелось совершенно, поэтому он, поблагодарив за угощение, отправился баиньки. А утром стало весело…

Верных сподвижников Мартынов собрал возле «тридцатьчетверки», тоже, раз подвернулась оказия, вставшей на профилактику. Впрочем, сейчас здесь никого не было — народ в основном был занят возле немецкой техники. Все же трофеи, поражая качеством исполнения, имели в подавляющем большинстве один серьезный недостаток — сложность в обслуживании. Смешно, немецкие танки, «четверки», требовали внимания сравнительно немного, а вот полугусеничные бронетранспортеры одних лишь точек смазки имели столько, что хватило бы на советскую роту. В общем, тот еще геморрой.

Как оказалось, ночью полковник времени не терял и успел допросить пленных. Гордо крививший рожу поляк и впрямь оказался типичным националистом, из тех, которые всех ненавидят. Оказался после раздела Польши на советской территории, затаился, а тут решил, видимо, под шумок отомстить хоть кому-то. Щебетать на вполне сносном русском начал всего-то после третьего удара по морде, но толку от него было чуть меньше, чем снега в июле. Ничего интересного он не знал, а потому Мартынов, недолго думая, приказал его повесить, что бойцы и выполнили, уведя его подальше в лес, где потом и прикопали. А вот с немцем получилось интереснее.