Т. 1: Стихотворения - [27]

Шрифт
Интервал

Мечтается, миражится,
Поётся, куролесится,
Душа – блудница, бражница –
Невестится, куражится,
Несет-то околесицу.
Потараторь, голубушка,
Потарабарь, неумница,
А после сразу бухнемся
С тобой в тартарары.
* * *
Владимиру Смоленскому
Наскучившая толчея
Молекул мелких бытия,
Как мошкара перед закатом.
Спешат работники толпой
Работать и – домой
С работы.
Все та же, та же колея.
Орбиты скуки и заботы.
В погасшем, мутном, тускловатом
Над парком первая звезда.
Знакомо-серые пустоты.
Да, путь указан навсегда
Звезде, молекулам, землянам.
Туда – сюда, туда – сюда.
Да, вдребезги бы дребедень.
(Как Богу созерцать не лень?)
И пахнет парком и туманом.
Так резко ветер холодел,
Был жалко прожит жалкий день,
И сердце слабо дребезжало.
* * *
Согласен, давай поиграем,
Расплата, пока, «за горами».
(А пахнет-то – серой, не раем.)
Стою, притворяясь героем:
Сразимся, Судьба дорогая,
В картишки, Судьба дорогая, –
В геенне земной догорая.
(А звезды? Над миром, над морем…)
А лучше бы – прочь из геенны…
(Ехидны, шакалы, гиены.)
Горело багровое жало,
Зверье поиграть предлагало.
И прятки, и жмурки, бывало,
И карты – прекрасно, премило.
(К несчастью, душа проиграла.)
И с чертом за милую душу
Сыграем (а все же я трушу).
Лунатиком выйти на крышу,
Обрушиться в синее с крыши…
Да где уж, Судьба-дорогуша, –
Я правил игры не нарушу.
* * *
Горькие земные оскорбления
Житель рая радостно простит.
Ну а мы? Мы в ангельское пение
Превратим мешки обид?
Бедный, смертный, что ж нам сладкозвучие?
(Летний зной, а в теле – гной.)
Не играй, обманщица певучая,
Не мерцай ты в мерзости земной.
В мерзости застряло сердце, вертится
Колесом в усталой колее.
Что ж, мели, бессмысленная мельница,
Копошись в земном гнилье.
Разлагается земное тело – и
Морщится – собой нехороша –
Опостылая, осточертелая,
Тоже опустелая душа.
* * *
Ну не бессмертие, хотя бы забытьё.
Да, «упокоиться», забыться.
Нa свалку жизнь – отжившее старьё
И ночь, блаженная царица.
И даже не нужна высокая звезда
Над ворохом житейской дряни.
Бессмертие – какая ерунда,
(Питаться падалью мечтаний!)
Есть только ночь. Смешно – всегда в законный час
Придет волшебницей чудесной:
Закрыть житейский хлам, земную грязь
Блаженно-синенькой завесой.
А что касается бессмертия… Всегда
Вообразится глупость, небыль.
Бессмертие – какая ерунда.
Но – звезды… Удивляюсь. Небо…
* * *
И ангелу случается отчаяться.
Он вешается, топится, стреляется.
Его душа, печальная страдалица,
Во что-то маленькое воплощается.
Ей суждено (он не успел раскаяться)
Жить гусеницей или каракатицей.
И вот живёт, питается, спасается,
И прошлое не жжёт, не вспоминается.
А после воплощается смиренница
В снежинку (потерпи – и переменится),
И, светлая, она летит над улицей
И ангелами дальними любуется.

II


* * *
Уже холодеет,
и тонкая белая птица
висит над зеленой водой
остатком погасшего облака,
вернее, огромной снежинкой.
Берег пустеет,
но кафе над сиреневым пляжем
еще открыто.
Сядем, закажем
белое мороженое,
похожее
на холодные белые розы.
Хочешь, вообразим,
будто это
две порции амброзии,
прямо с Олимпа?
Съедим и скажем,
посмотрев на горы:
– Мы тоже бессмертны.
* * *
Прозевал я, проворонил, промигал.
Улетело, утекло – видал-миндал?
Ветра в поле, шилом патоки – шалишь!
Только – кукиш, погляди-ка, только шиш.
А над речкой, переливчато-рябой,
Светит облако, забытое тобой,
И денёк на веки вечные застыл,
Тот, который ты увидел и забыл.
Та же самая в реке блестит вода,
Та же бабочка над отмелью всегда
Светлый листик, жёлтый листик, помнишь, тот,
Реет, кружится уже девятый год.
* * *
Утоли мои печали
Летним ветром, лунным светом,
Запахом начала мая,
Шорохом ночного моря.
Утоли мои печали
Голосом немого друга,
Парусом, плечом и плеском.
Утоли мои печали
Темным взглядом, тихим словом.
Утоли мои печали.
* * *
Как будто звёзды в хрустале,
Сиянье пира, сиянье бала,
В твоей руке звезды светлей,
Алмазно-лунный, цветок бокала.
Лишь миг шампанское шипит,
Идём кружиться, идём кружиться,
И чёрный веер уже раскрыт,
И тень взмахнула, и ресницы.
И плечи плавные плывут,
Белея бально, блестя крылато.
Пока живем, пока мы тут,
Пока не скоро еще расплата…
* * *
Николаю Оцупу
Кто запустил в это серое небо
семь разноцветных шаров?
Словно бы взяты живыми на небо
семь драгоценных тюльпанов.
Вот и темно, но вслед за шарами
везет самолет огоньки:
Бог украшает цветными шарами
ветки невидимой ёлки.
«Лопнет как мыльный пузырь – и скоро –
шар, на котором живём».
Всё-таки это, пожалуй, нескоро.
О, улетим за летучим огнём,
с лёгким огнём поиграем.
* * *

Владимиру 3лобину

Но горю не помочь – и полно говорить
О жалкой мелочи житейской:
Нам реку чёрную придется переплыть,
Доплыть до города Летейска.
Но я хочу – пойми! – на память взять с собой,
На память взять в страну забвенья
Хотя б дубовый лист с отчётливой резьбой –
И уберечь его от тленья.
Чтобы видела душа, покинувшая труп,
Бродя в стране, где бродят тени,
И августовский зной, и запылённый дуб –
Иль хоть бы тень от летней тени.
* * *
Да, милые мелочи, вас тоже потоп унесёт,
И внидут потомки в свои ледяные потемки.
И значит, не надо житейских печальных забот,
Послушаем ветер в саду, синеватый, негромкий.
Послушаем вечер над цветущим жасмином, когда
Уже не поют соловьи, но трава напевает.
Кукушка, не спи, это полдень, давай, погадай.

Еще от автора Игорь Владимирович Чиннов
Т. 2: Стихотворения 1985-1995. Воспоминания. Статьи. Письма

Во втором томе Собрания сочинений Игоря Чиннова в разделе "Стихи 1985-1995" собраны стихотворения, написанные уже после выхода его последней книги "Автограф" и напечатанные в журналах и газетах Европы и США. Огромный интерес для российского читателя представляют письма Игоря Чиннова, завещанные им Институту мировой литературы РАН, - он состоял в переписке больше чем с сотней человек. Среди адресатов Чиннова - известные люди первой и второй эмиграции, интеллектуальная элита русского зарубежья: В.Вейдле, Ю.Иваск, архиепископ Иоанн (Шаховской), Ирина Одоевцева, Александр Бахрах, Роман Гуль, Андрей Седых и многие другие.


«Жаль, что Вы далеко...»: Письма Г.В. Адамовича И.В. Чиннову (1952-1972)

Внушительный корпус писем Адамовича к Чиннову (1909–1996) является еще одним весьма ценным источником для истории «парижской ноты» и эмигрантской литературы в целом.Письма Адамовича Чиннову — это, в сущности, письма отца-основателя «парижской ноты» ее племяннику. Чиннов был адептом «ноты» лишь в самый ранний, парижский период. Перебравшись в Германию, на радиостанцию «Освобождение» (позже — «Свобода»), а затем уехав в США, он все чаще уходил от поэтики «ноты» в рискованные эксперименты.Со второй половины 1960-х гг.