Сюжет с вариантами - [3]

(Р.Рождественский)

Айсберг - льдина.

                Будут вьюги кружить.

Мат в четыре хода.

                Три-четыре-пять.

Льдина - все едино,

                можно прожить.

Заячья охота.

                Есть где погулять.

А он и не старался,

                был парень жох.

Ему это дело

                что конфета драже.

За двумя погнался

                убил четырех.

Стал их пересчитывать

                восемь уже.

Стал их пересчитывать,

                кровных

                                своих,

Сереньких

                глаза отведешь

                                едва,

А их уже не восемь

                шестнадцать их.

Какое там шестнадцать,

                когда тридцать два!

Шестьдесят четыре.

                Пять, шесть, семь…

Спать ложусь в испарине.

                Думаю вот.

Видно, это парень

                другой совсем.

Другой, видно, парень.

                Совсем не тот.

Морковью дорожить умейте… (С. Щипачев)

Я помню, за окошком дождик лил,

когда я в зыбке слушал горестную повесть

о том, как зайца в поле застрелил

один охотник, потерявший совесть.

И я тогда подумал: зайца бить

хотя бы где - а все равно негоже.

Ведь он еще, возможно, мог любить!

А может быть, его любили тоже!

И, может быть, как яблонька бела,

в косыночке, надвинутой на брови,

его на лавочке любимая ждала

с букетиком шпината и моркови.

Hо верю, верю, через толщу лет,

свершив круговращение в природе,

он явится к любимой на обед

укропинкой, возросшей в огороде.

И в этот день, что будет радостно трубить

над скромною семейною пирушкой,

хотел бы я на том обеде быть

горошинкой, морковинкой, петрушкой.

А может, я в моркови стал бы жить,

опять волнуя души и тревожа…

Умейте же морковью дорожить:

морковь – она с хорошей тыквой схожа.

Alter Zayac Поэма (Александр Межиров)

Я сплю, положив под голову

    Блока и Мандельштама,

А ноги мои упираются

в Гослит и Воениздат.

Из набросков

1

Среди гула и гама,

В сорок давнем году,

Собирала мне мама

На дорогу еду.

Не кефир и не яйца,

Не варенье с халвой,

Положила мне зайца

В мешок вещевой…

Три блистательных года

У меня впереди.

Говорит мне комвзвода:

– Ну, не ешь, погоди!

Старшина и комроты

Мне с НП своего

Повторяют: – Ну, что ты,

Да не тронь ты его!

Два комбрига с комкором

Третьи сутки подряд

С молчаливым укором

– Потерпи! – говорят.

Но, шатаясь как пьяный,

Но почти как шальной,

Запах чувствую пряный

У себя за спиной.

Головою качаю.

Папироску курю.

– Не могу! – отвечаю.

– Я начну! – говорю…

Так кончается детство,

И сейчас же зато

Открывается действо

В цирковом шапито.

Наступает минута

Долгожданного дня.

Острый запах батута

Обжигает меня.

Не игра, не забава.

Крутизна виража.

Этот вертит удава,

Тот глотает ежа.

А я зайца глотаю

С акробаткой одной,

А с другою листаю

Календарь отрывной.

Проношусь в мотоцикле,

Пробуждаясь порой,

Как в лирическом цикле

Посторонний герой.

Обнимаю девчонку

На привале крутом.

Открываю сгущенку

Окровавленным ртом.

И, за мною вставая,

Обступает меня

Вся моя боевая

Цирковая родня.

Обступает, рыдает,

И под крики ее

Альтерзайца съедает

Альтерэго мое.

2

Снова отхожу и оживаю.

Где-то в двух шагах от Беговой

В коммунальном доме проживаю

С популярной труппой цирковой.

По соседству с нами, не без риска,

Проживают, господи прости,

Две жонглерки, иллюзионистка,

Знаменитый комик-травести.

С комиком ужасная морока,

Хоть репертуар его расхож.

Говорят, что был похож на Блока.

Стал, скорей, на Брюсова похож.

Занят этой темою локальной,

Сплю, к недоуменью своему,

Под стеной, почти не вертикальной

И горизонтальной потому.

Душу в тело перевоплощаю.

Ничего от ближних не таю.

Акробатку чаем угощаю,

Куплетисту пиво отдаю.

Ежедневно в непогодь сырую,

Возвратясь с прогулки верховой,

Жареного зайца дрессирую

В полуохлажденной духовой.

Приручаю, переобучаю,

А когда стемнеет на дворе,

Полуконспективно отмечаю

В неперекидном календаре:

«Нет причин печалиться и плакать.

Думаю, поспею к январю».

Недопережевываю мякоть.

Понемногу допереварю.

Арфа, Марфа и заяц (Давид Самойлов)

В Опалихе, возле Плаццо де Пеццо,

в котельной жил одинокий заяц,

который,

                как это умеют зайцы,

долгими зимними вечерами

очень любил поиграть на арфе.

Правда, казалось несколько странным,

что заяц в котельной играл вечерами

не на органе иль клавесине,

на окарине иль клавикорде,

не на волторне или тромбоне

и даже не на виоле де гамбо,

как это любят другие зайцы,

а на обычной концертной арфе.

Впрочем, стоит ли удивляться,

что заяц в котельной играл на арфе?

Просто мы с тобой не имеем арфы,

и потому мы на ней не играем…

Однажды зашел я к нему под вечер

(люблю провести вечерок в котельной,

в бойлерной, в камергерском блеске

черных венецианских кресел!),

и мы разговорились о Бахе,

о Брамсе, о Шуберте и Сен-Сансе,

о Скарлатти и Доницетти,

о кантилене и о бельканто

италианской оперной школы.

Потом он стал в концертную позу,

как это умеют одни лишь зайцы,

и положил холеную руку

на струны, натянутые вертикально,

настроенные в до-бемоль мажоре,

синие, как гусарский ментик,

красные, как бутылка кьянти.

А на чердаке распевала Марфа,

в манере, присущей одной лишь Марфе,

и я задохнувшись тогда подумал:

ах, арфа,

                ах, Марфа,

                                ах, боже мой!