Сюрпризы Лебяжьего озера - [71]

Все они были немного моложе Кыли – три женщины и один мужик, который работал таксистом. Иногда вокруг них кучковались дети, добавляя в общий базар свою толику. Имен соседей Кыля не помнил и, скорее всего, не узнал бы их в лицо, встретив на улице в другом месте. Зато они, кажется, знали всю его подноготную. Ну, прямо как старушки шелепихинские. Старушкам-то простительно, они в другое время росли, им больше ничего делать не остается, как у подъездов сплетничать. Но почему Зверинец-то старушенциям уподобляется?!

Кыля, как и многие его друзья, всегда чем-то занимался: рыбалка-охота, ягоды-грибы, футбол-хоккей, музыка-книги, филателия-нумизматика, преферанс-шашки-шахматы-нарды-домино-пинг-понг. И хорошее кино Кыля любил, и по случаю театр посещал с удовольствием. Разве что в политике не разбирался.

Так и Зверинец не разбирался. Периодически Кыля был вынужден выслушивать, о чем они гутарят – акустика-то во дворе о-го-го! О всякой фигне его милейшие соседи гутарили: знакомых обсуждали, разные покупки, вредность начальства… Каждый день одно и то же, на лавочке под его окном.

Как же Кыля ненавидел эту лавочку!!! Вот взял бы да и сжег. Или разломал к чертям собачьим, или облил каким-нибудь креозотом, чтобы присевший на нее потом не отмылся. Так ведь опять-же нельзя – добрейшей души соседи сразу вычислят, кто диверсант. Здесь и вычислять не надо – Колчин не раз во всеуслышание заявлял, что мечтает от этой лавочки избавиться.

Не раз и не два Кыля пытался объяснить этим людям прелесть точно такого же отдыха, но не у подъезда, а на природе, на набережной, до которой всего-то шагов сто. Там, если спуститься к самой воде, и костер можно разжечь, шашлычки приготовить, и орать в голос, никому не мешая, а посидеть вместо лавочки можно на поваленных деревьях.

Зверинец его не понимал: наш подъезд, наша лавочка, имеем право. Да, право они имели, только не хотели учитывать, что окна их квартир на четвертом-пятом этажах, а у кого-то вообще на противоположную сторону выходят. А у Кыли вот они окна – до лавочки доплюнуть можно.

И ладно там бабы, но таксист-то, муж одной из них, что хорошего нашел для себя в таком времяпрепровождении?! И ладно бы он с ними пил хотя бы пиво, так нет, давно завязал таксист с алкоголем – по его же собственным словам, ему достаточно пятьдесят капель принять, чтобы разбуяниться, а в тюрьму не хочется.

Ну, допустим, один разок позволительно с подругами жены лясы поточить, но он с ними каждый вечер – чего-то рассказывает, чему-то ржет в голос. При этом по телевизору могут показывать бокс, баскетбол, чемпионат мира по футболу, когда все нормальные мужики от экранов оторваться не могут. Таксисту же подобные мужские радости по барабану. Странный человек. А может, и не человек вовсе. Какой-нибудь инопланетянин. С себе подобными на своем языке обсуждает неземные проблемы, и все человеческое им глубоко чуждо…

– Барсик!

Вот не хотел сегодня Кыля пить, но, видимо, придется. Вообще-то до следующей смены у него больше двух суток, так что можно себе позволить. Правда, завтра утром он собирался с лучшим другом Лёхой Леонидычем смотаться за грибами под Звенигород. Говорят, пошли первые опята, а такой случай упускать нельзя.

Да, сейчас лучше выпить, чтобы нервы успокоить и перестать думать, каким бы наиболее изощренным способом изничтожить и Глухого, и Кошатницу, и весь Зверинец.

Еще больше успокаивало Кылю купание в Москве-реке.

Не просто купание, он взял за правило Москву-реку переплывать. И не просто переплывать, а со стограммовой бутылочкой водки в руке, чтобы опустошить ее на противоположном берегу, отдыхая и наслаждаясь сравнительной тишиной. Сюда могли добраться только такие же, как он, пловцы, потому, что и выше и ниже по течению проход к реке был невозможен из-за заборов с колючей проволокой. Вроде бы Москва – вон они, многоэтажки и краны Западного речного порта, а тут – почти километровая „глухомань“.

Потому-то и облюбовала эту глухомань семейка бобров, невесть каким образом сюда добравшаяся. Кыля был поражен, когда, в очередной раз переплыв Москву-реку, увидел поваленную в воду иву, ствол которой невысоко от земли – словно песочные часы. Как опытный охотник, он, конечно же, сообразил, что это проделки бобрового племени, а бобров он очень даже уважал. В отличие от Лёхи Леонидыча, который однажды на рыбалке оступился в бобровую тропу, расшиб локоть да еще и спиннинговую катушку сломал.

Вообще-то Кыле было жалко деревья, но тут уж ничего не поделаешь – матушка-природа разруливала. Впрочем, бобры и не наглели: со временем повалили шесть-семь ив и тополей, соорудили себе подземное жилище и на этом, кажется, утихомирились. Кыля много читал про этих зверьков и не переставал ими восхищаться. Это ж надо – сооружать под землей настоящие многокомнатные квартиры, строить плотины, при этом не враждовать с другими представителями животного мира, питаясь лишь корой и ветками деревьев, травянистыми растениями и, как слышал Кыля, желудями.

Для Кыли соседство с бобрами оказалось настоящим подарком. Он стал переплывать реку не от случая к случаю, а постоянно, иногда дважды в день. Теперь уже не только с маленькой бутылочкой в одной руке, но и с „букетиком“ ивовых веточек, которые наламывал на своем берегу. Гостинец для бобров, который он оставлял рядом с батареей пустых бутылочек, к следующему посещению глухомани всякий раз исчезал.