Сюрпризы Лебяжьего озера - [46]

Невеста, в колышущейся на ветерке фате, закрыв лицо руками, стояла на самом краю мостка, а опустившийся на колени жених приподнял подол белоснежного платья, склонился к ее ногам и… Быть может, принялся их целовать?

В наступившей тишине до меня донеслось отчетливое „Хрум-хрум-хрум…“.

Не отрывая взгляда от оригинальной парочки, я протянул руку назад, наткнулся на банку пива, машинально схватил ее и сделал два торопливых глотка. Отставил банку в сторону, дотянулся до рюкзака, нашарил в кармане бинокль… И вот тут-то жених отпрянул от своей куколки, плавно развернулся и бочком соскользнул с мостка в воду. Я даже всплеска не расслышал, только хрумканье продолжало свербить в ушах. А невеста, так и не убрав рук от лица, вдруг медленно, словно спиленное дерево, начала заваливаться вслед за женихом в воду, но в отличие от него, плюхнулась с оглушительным всплеском и поднятием фонтана брызг.

Зато на мостке, где она только что стояла, осталось что-то белоснежно-красное. Я поднес к глазам бинокль и движением пальца навел резкость. Белоснежной оказалась туфелька на высоком каблуке и нога в кружевном чулочке. Вернее, часть ноги (высотой от ступни до колена), в этой туфельке оставшаяся и превратившаяся во что-то наподобие заточенного карандаша, грифелем которого была заостренная кость. Ну а красным, как нетрудно догадаться, была кровь, по этому „белому карандашу“ стекающая.

„Хрум-хрум-хрум-хрум-хрум-хрум…“

Я наконец-то обернулся на непонятный звук и в последнее мгновение увидел стремительно приближающийся к моему лицу ствол дерева…

…Так сильно мои ноги замерзали только раз в жизни – прошлой осенью, в один из последних дней ноября, когда мы с другом Сергеичем приехали на Истру с ружьишками.

Откровенно говоря, это скорее можно было назвать браконьерством, чем охотой. Путевки мы не брали, да нам бы их и не выдали – на водоплавающую в это время охота уже закрыта, а на другую дичь здесь вообще никто не охотился. Но и представители охотинспекции эти места игнорировали, а нам жуть как хотелось пройтись вдоль реки по неглубокому еще снежку, в надежде поднять с лежки зайца или с воды – не успевшую улететь в теплые края утку.

С уткой мы не прогадали. Не успели подойти к излучине реки, как стайка из четырех штук с возмущенным кряканьем взлетела из-под ближних кустов и, не набирая высоты, но набирая скорость, попыталась скрыться. Идущий впереди Сергеич, недолго думая, вскинул ружье, отдуплетил, и летящий последним селезень, растопырив перебитое крыло, шмякнулся в воду в каком-то метре от нашего берега. Дружище с радостным криком метнулся на поиски подходящей палки, чтобы его достать, и в это время из тех же самых кустов с громким кряканьем поднялась еще одна утица. Я зацепил ее с первого выстрела, но, в отличие от подбитого Сергеичем селезня, эта почти дотянула до берега противоположного. И, опустившись на воду, поплыла к ближайшим зарослям, но я, неплохо изучивший повадки хитрющих водоплавающих, прицелился и вторым выстрелом лишил ее шансов на спасение.

Однако появилась проблема, как ее доставать, – не вплавь же! Вообще-то для подобных случаев у меня в рюкзаке всегда имеется короткий телескопический спиннинг. Если подбитая утка падает в воду, мне достаточно сделать несколько забросов блесны, чтобы подцепить ее тройником и вытащить. Но в этот раз течение сразу занесло мой трофей в кусты, в которых блесна могла запутаться, и пришлось бы ее обрывать.

Оставалось доставать утку с того берега, а для этого перейти речку по мосту, что был километром ниже. Но и там мне не очень повезло: между основным берегом и затопленными кустами, где застряла кряква, оказалось метра четыре воды, причем воды глубокой – в моих сапогах высотой по колено – не пройти. Но не бросать же птицу! Можно было попробовать выбить ее из кустов на течение выстрелом, но с такого близкого расстояние плотный заряд дроби превратил бы трофей в пух да перышки.

В итоге я нашел под снегом ветку подлиннее, разделся снизу до трусов и полез в воду. И очень быстро об этом пожалел, потому что вода, с каждым шагом поднимающаяся выше и выше колен, была не просто холодной, а ледянее ледяной. Да и утка, как назло, застряла основательно, и я замучился ее выталкивать на открытую воду. Когда же это, наконец, получилось и трофей отправился в свободное плавание, мне было уже не до него и вообще ни до чего. Главное – согреть окоченевшие ноги. Которыми после воды пришлось еще сделать несколько шагов по снегу.

Я скинул куртку, бросил на снег, сам повалился на нее спиной, и принялся шапкой немилосердно растирать мои задранные вверх несчастные ноги. Кошмар! Пытка!! И помочь некому – Сергеич где-то на той стороне застрял. Да еще и моя утка куда-то там уплывает. О ней я вспомнил, только когда ноги немного отошли. Быстро обулся и побежал вниз по течению.

Течение, кстати, было довольно сильным. Я добежал почти до моста, когда увидел мою утку – темный комочек, плывущий посередине реки. Теперь деться ей было некуда, разве что за мостом течением прибьет к противоположному берегу.

Или если ее не присвоит кто-нибудь другой! Мне оставалось до моста каких-то метров тридцать, утка как раз заплыла под него, когда из-за ближайшей опоры появилась черная приземистая фигурка. Если бы не мелькнувший в последнее мгновение своеобразный плоский хвост, я бы подумал, что это либо собака, либо огромных размеров кошка. Но такой хвост мог принадлежать только бобру. Уже нажимая на спусковой крючок, я пожалел, что делаю это. Тем не менее выстрел прозвучал в тот момент, когда бобр прыгнул в воду. Когда я через пару секунд оказался под мостом, то увидел лишь расплывающееся по поверхности багровое пятно.