Сыск во время чумы - [59]

– Дьячок! – напомнил Левушка. – Надо все-таки потолковать с тем Устином Петровым!

– Он у меня тоже из головы нейдет. Нам тогда следовало бы сесть в засаду и дождаться, пока он из дому высунется, – задним умом додумался Архаров, совершенно при этом не представляя, как они бы с Левушкой несколько часов торчали в закоулке, таращась на Устинову калитку, как баран на новые ворота.

Тут же пылкий Левушка принялся сочинять ночную вылазку с подслушиванием под окнами, а завершил вооруженным штурмом ветхого домишки. Архаров только фыркнул.

– Бабку найти надобно, – вспомнил он. – Бабка знает того купчину, что про дьячка врал. Ты заметил, куда она подевалась?

Левушка, которого взамен штурма ждала погоня за ветхой бабкой, попытался было впасть в беспамятство. Но не удалось – Архаров тут же пресек вранье.

Стукнули в пол каблуки совсем рядом, Архаров повернулся – и увидел две длинные, стройные, крепко поставленные ноги в черных, туго натянутых выше колена, полотняных штиблетах, которые нигде не морщили – не то что его собственные.

Это подошел измайловец Фомин.

– Еле отыскал. Сказывали, ты, Архаров, большие рубли для чего-то собираешь.

– А что, есть?

– Такие? – Фомин протянул монету.

– Благодарствую, Фомин, но не та, – изучив рублевик, сказал Архаров.

– А что за нужда?

Удивление Фомина было понятным – искомый рубль был велик и увесист, неудобен в обращении.

Архаров задумался – что бы такое сказать. Правду выкладывать не хотелось.

– Для дела одного надобно, – вдруг объявил Левушка. – По личному его сиятельства распоряжению.

– Ишь ты! – Фомин собрался было докапываться, что за диковинное распоряжение, но тут его окликнули, и он поспешил на зов, прихватив с собой монету.

– Нам посчастливилось тогда, – сказал Архаров, – что вдруг четыре штуки сыскалось. Эти рубли большой редкости.

– Жаль будет, коли пропадут, – заметил Левушка, чем несколько обеспокоил Архарова:

– Ты в собиратели редкостей, что ли, решил податься?

Архаров полагал, что от человека, замеченного в страстной любви к музыке, любой блажи ожидать возможно.

Наутро они, одевшись попроще, отправились искать следов сундука в Зарядье. Коли ехать по набережной, под Кремлем, выходило совсем близко. Волков, отправлявшийся на Таганку заниматься новым сиротским приютом, подвез их в своей карете до Васильевского спуска и покатил со свитой дальше.

Не без труда Архаров и Левушка отыскали тот безымянный для них переулок, который вел к дому дьячка Петрова. Они подошли к калитке, стучали, кричали, пока соседка, не выглянув со двора, не сказала им, что коли не отзывается – значит, потащился в церковь. Она и сама кричала ему с утра – а он молчал. Кабы заболел – сказался бы.

Это мог быть только Всехсвятский храм, где он служил, но там батюшка сообщил, что Петров не появлялся, хотя он уж сам за ним посылал.

Богомолка, одна из тех неистовых старушек, которых и чума не отвадила от ежедневного посещения храма, влезла в разговор и сообщила, что видела Устина у Ивановской обители – крестная мать у него там в инокинях, и он ее часто навещает. А когда видела – не сказала, спуталась в днях.

Оставив Левушку дожидаться пропавшего дьячка, Архаров пошел искать эту самую Ивановскую обитель. Дорога была проста – все прямо да вверх.

Богомолка указала приметы Устина – ростом пониже Архарова, белолиц, светловолос, почти монашеской дородности – последнее она подчеркнула с особым уважением, а батюшка, отец Киприан, добавил, что у дьячка имеется наклонность к монашескому житию, и было бы для него хорошо после всех чумных страхов принять постриг. Так что Архаров, шагая прямо да вверх, высматривал по сторонам именно такую фигуру – в подряснике, а сверх него – в буром домотканом кафтане, который припомнился богомолке.

Нет худа без добра – ему хотелось хоть немного побыть одному, хотя эта осень, при всей ее опасной суете, и без того была исполнена одиночества.

Им был пропитан воздух в опустевшей Москве, на этой узкой улице, круто взлетающей на косогор и далее огибающей холм, на холме же олицетворял собой безмолвие белый храм, просвечивающий сквозь пеструю листву. Одиночество острой иголочкой пошевелилось в душе – и зеленая, совсем свежая трава у ограды, и торчащий бурьян, и грозди красных ягод, и вырезные кленовые листья, раскиданные с невыразимой печалью, подпевали одиночеству, будь оно неладно… вот тут оно и подстерегало…

Архаров шел и шел, ему нравилось идти вверх, в Петербурге таких возносящих улиц не водилось, Петербург – плоский. Тут же его вдруг одолело ощущение, будто он возвращается домой, и точно – в детстве и раннем отрочестве жил он, жил в Москве, знал эту вольготность, непокорную линейке с угольником, да и каким там чертежи – кто ставит дом по правилам на холмах? Знал эти дворы, знал этот неукротимый бурьян, который оставляли в покое по благодушию – пущай растет, на дворе любой Божьей травке места хватит! Знал эти храмы, которые ждали за каждым углом: хочешь – зайди, постой, хоть свечку поставь…

Вот только теперь, по случаю чумы, было все не так, и ворота меж двух рядком стоящих огромных звонниц на запоре. Архаров подумал – надо бы убедиться, что и к колоколам доступа нет. Так уже успел распорядиться граф Орлов – ему вполне хватило того сплошного звона, коим приветствовала его чумная Москва. Архаров замедлил было шаг – да и прошел мимо. Тихо за оградой – вот и пусть будет тихо, а то еще набегут люди… ни к чему теперь они…