Сыщик с плохим характером - [5]

Он навесил на меня еще кучу разных поручений и, не прощаясь, сгинул в чаще.

Выходя из ворот парка, я понял, кого напоминает мне Степа — брата Юрку. Тот тоже любит брать людей за горло. Нет, с этим носатым Шерлоком Холмсом надо завязывать. С меня достаточно Юрки!

Когда я переступил порог квартиры, мать крикнула из кухни:

— Дима! Уже два раза звонила Света Алябьева. Что-то срочное. Перезвони!

Я набрал Светку.

— Ну! Что со звездой, Дима? Нашел?

Я устало сказал:

— Идет работа. Дело оказалось темным, запутанным, гнилым. Но свою звезду ты получишь! Кстати, ты случайно не знаешь адрес Сережкиной дачи?

— Записывай!

Я записал. И только положив трубку, удивился: откуда Светке известен адрес?

Утро выдалось паршивым. Моросил холодный дождь. Снаружи к оконному стеклу прилип объеденный гусеницами кленовый лист. Был только конец сентября, а на дворе, казалось, стоит глубокая осень.

Я понял, что ни в какой парк, конечно, не пойду. Слава богу, вороны дрыхнут в такую погоду! Даже говорящие.

Но, растревоженный будильником, я уже не мог заснуть.

Пришлось одеться и, собрав для отвода глаз школьный рюкзак, тащиться на свидание со Степой. С этого идиота станет припереться и под дождем!

Ворона не было.

На ветке, где он вчера сидел, вода постепенно сбегалась в увесистые капли — и те одна за другой срывались в лужу. Они внятно хлюпали мне:

— Дурак… дурак… дурак…

Я честно простоял у ясеня десять минут, а потом побрел к выходу.

Дождь врезал сильнее — и мне пришлось укрыться в какой-то полусожженной беседке.

— А я решил было, что ты совсем уже без мозгов! — сказал скрипучий голос.

Степа сидел на обуглившейся перекладине под самой крышей беседки и смотрел на меня пронзительным зеленым глазом.

Пошарив в карманах, я протянул ему листок с адресом дачи. Интересно, подумал я, умеешь ли ты читать, умник?

Ворон покосился на листок и ехидно заметил:

— К твоему сведению, «улица Водопьянова» пишется с мягким знаком.

«Вот гад!» — подумал я и, скомкав листок, бросил его на землю.

Степа так злобно зыркнул на меня, что я, как тютя, быстренько нагнулся, поднял бумажку и сунул в карман.

— Снимай рюкзак! — отрывисто приказал он. — Чую, принес.

Я вынул из рюкзака большой шматок мяса. Согласно Степиной инструкции мясо всю ночь провисело за окном: оно должно было основательно протухнуть.

Ворон набросился на еду. Придерживая шматок то левой, то правой ногой, он клювом отрывал от него крупные сочащиеся куски и жадно проглатывал.

— Свинина… — проворчал Степа между двумя атаками на мясо. — Терпеть не могу свинину! Мы с тобой, кажется, договаривались о говядине, нет?

— Извини, — промямлил я, — у нас в холодильнике оказалась только свинина.

— Протухло тоже недостаточно, — продолжал он. — Правда, тут ты не очень виноват: ночь была холодная. Завтра принесешь пельменей! Лучше всего — Черкизовского комбината. Смотри, много не бери — полкило достаточно. А то я налопаюсь, и мозги ворочаться не будут.

Расправившись с мясом, он уселся на своей перекладине, прикрыл глаза и затих.

Испугавшись, что Степа заснет, я поспешно сказал:

— Хочу доложить насчет тех четырех дней, когда звезда находилась у Сережки Кривулина.

— Валяй! — отозвался он каким-то спертым голосом.

Я рассказал, как вечером позвонил опять Сережке и заявил, что Стасу, мол, дозарезу нужны деньги — и поэтому он наполовину сбавил цену на «косуху». Артист оживился, но заметил, что с отцом и матерью сейчас совершенно невозможно разговаривать. После того ограбления они и слушать не хотят о покупках! Как бы между прочим я поинтересовался, не нашла ли милиция вора. Сережка кисло вздохнул: ищут. Я спросил: и кто приходил к ним в квартиру накануне кражи?

Выяснилось, там перебывала куча народу. Во-первых, в пятницу заглядывал сосед-алкоголик: якобы за дрелью. Во-вторых, в субботу забегали Беляев и Трухнов. В-третьих, в воскресенье приходила подруга Сережкиной матери со своей дурой-племянницей. Эти сидели и трепались полдня. И наконец, самое главное: и понедельник вломился какой-то мужик с рыжей бородой и чемоданом.

Он будто бы ошибся квартирой. Ему, дескать, нужно было на последний этаж, дверь — направо, но в другом подъезде. Причем возник этот придурок с чемоданом за час до их отъезда на дачу. Кривулин сказал, что глаза у него так и шарили по прихожей!

Я спросил: а борода была похожа на натуральную? Сережка подумал и ответил, что не уверен.

Степа молчал. Обожрался все-таки, подумал я.

— Кто такие Беляев и Трухнов? — наконец спросил он, не размыкая век.

Я удивился. Мне казалось, что в первую очередь нужно нацелиться на бородача. В крайнем случае — на алкоголика.

Ворон отмахнулся:

— Их-то милиция прощупала в первую очередь! Но я проверю.

Сашка Беляев был клевым парнем и играл в нападении. Я — по центру. Он — слева. Колька Трухнов бегал в защите. Может, я и поставил бы Коляна в нападение. Он был юрким и цепким, но ударчик, честно говоря, был у него не очень. Во всяком случае, ни тот, ни другой явно не тянули на преступника.

Я сказал об этом Степе. Он хладнокровно осведомился, не было ли у них в последнее время денежных затруднений. Я ответил, что были. Но это еще ничего не значит: с деньгами у всех сложности. Ворон проронил: