Сыны Зари - [114]

Она выпила все свое виски и подошла к столу налить еще. Потом она снова пересекла комнату, возвращаясь к дивану. Перешла некий символический мост. Бутылку она оставила на столе – то ли по рассеянности, то ли чтобы иметь повод перейти этот мост еще раз.

– Если я поняла это верно, вы не нашли его по адресу, который вам дали, но опоздали всего чуть-чуть. Он украл какой-то автомобиль – так? – прямо у светофора. Выбросил водителя прочь и помчался по автостраде М 40, а ты и еще несколько других погнались за ним. А потом у него кончился бензин. Кажется, так, да? Кончился бензин.

Губы Кэлли скривились в усмешке. Он не сумел этому помешать. Когда бы он ни вспоминал об этом происшествии, оно заставляло его смеяться. Это была погоня миль на двадцать, огни светофоров, вой сирен и мчащийся автомобиль разрывали уличное движение, как застежка на молнии, когда ее раскрывают. Все это производило страшный шум, люди пронзительно кричали, в ушах ревели сообщения по рации... И когда преследуемая машина просто замедлила ход, это оказалось настолько неожиданным, что они едва не проскочили мимо нее.

Бретт свернул на обочину и выскочил из машины, надеясь бежать; но бежать оказалось некуда. Вместе еще с пятью полицейскими Кэлли взял его в кольцо. Все они уже держали наготове пистолеты. Руки Бретта сначала болтались у него по бокам, а потом он их согнул в локтях и сжал в кулаки, намереваясь вступить в драку. Полицейские расхохотались. Они не спеша замкнули круг, продолжая хохотать. Мигалка на полицейской машине вращалась, делая их лица бело-голубыми, и они надвигались на него, как аркан, и смеялись, смеялись... Именно это и запомнилось Элен больше всего.

– Вы все еще продолжали смеяться, когда пришли домой, – сказала она. – Я помню, как мне хотелось, чтобы вы ушли из дому. И ты, и Майк. Вы оба тогда много выпили, хотя казалось невозможным, чтобы ты напился. Ну а попозже ты меня разбудил и трахал так, словно задался целью разломать кровать. И мне ничего из этого не понравилось. И до сих пор не нравится.

Улыбка оставила лицо Кэлли задолго до того, как Элен кончила говорить. Немного погодя он сказал:

– Это было давным-давно. Разве не так?

– Да, так. – Она опять пересекла символический мост, чтобы снова налить себе виски. – Но потом мы еще и были с тобой порознь довольно долгое время.

– И...

– Ты ведь не первый раз слышишь от меня, Робин, что ты опасен. Полагаю, для самого себя, и для меня тоже. Я знаю, чего ты хочешь, и знаю, почему ты этого хочешь. Во всяком случае, я знаю хорошую причину. Потому что ты меня любишь. В этом я не сомневаюсь. Если есть и какая-то плохая причина, думаю, что рано или поздно я отыщу ее. Но я не уверена, что хочу пойти на риск. Ты говоришь о переменах. Но когда я думаю о прошлом и когда я смотрю на тебя, то я словно смотрю на пачку старых фотографий, и что же я там вижу? – темноту. Ты понимаешь? – В ее голосе были слезы. – Я вижу то, что заставляет меня думать об этой темноте. Туннели. Узкие улицы. Темные углы. Ты есть на этих фотографиях, но твое лицо сразу и не разглядишь. И что ты делаешь, толком не разглядишь. И я понимаю, что на самом деле я и не хочу видеть твоего лица, потому что боюсь того, что может рассказать мне его выражение. И я не хочу видеть, что ты делаешь, потому что сама мысль о том, чем это может оказаться, пугает меня чуть не до смерти. А ты, я думаю, должен любить все это, ты должен любить эту темноту, эти темные места, потому что в ином случае какого черта ты там делаешь?

Ее голос слегка дрожал. Кэлли перенес бутылку через мост и налил ей выпить.

– Когда ты был в Америке, – сказала она, – я попыталась испытать себя твоим отсутствием, отсутствием Робина. Потому что ты снова соединил нас, правда не живя при этом со мной вместе, не женясь на мне, нет, совсем нет, и все же более или менее соединил нас. Я пробовала посмотреть, как это отсутствие ощущается. Как я его ощущаю. Вот почему и не стала говорить с тобой. Я хотела побыть без тебя как можно полнее.

– И что ты ощутила? – Он вернулся назад через мост.

– Освобождение. – Она сделала глоток виски и посмотрела прямо на него. – Это было освобождение. Я снова стала жить одна. Знаешь... Я ходила в кино, я ходила в театр, и после не надо было обсуждать спектакль, я ела, когда мне хотелось есть и если мне хотелось, читала книги, играла на пианино... Потрясающе!

– Я что-то не помню о каких-то обсуждениях спектаклей после театра, – сказал Кэлли.

– Нет? А кто говорит, что это было с тобой? Я просто рассказываю, как мне жилось самой по себе.

– Так мы об этом сейчас говорим? О том, чтобы быть самим по себе?

– Ты прав, – покачала она головой. – Я говорила о нас. О том, чтобы не быть с тобой. – Она смотрела в сторону. – Ты касаешься таких вещей... В тебе есть что-то такое... – Она снова попыталась связать слова: – Я вижу в тебе такие вещи, о которых мне не хотелось бы знать.

– Подумай, почему, – сказал он.

– Конечно. Конечно, я думала об этом. Но от этого легче не становится.

– Значит, это было освобождением. То, что меня не было здесь.

– Если не считать того, что я все еще влюблена в тебя, это в целом было замечательно.