Сыны грома - [36]

Ламантин, само собою, был лучше, чем тот паршивый заяц, которого мы поднесли Ньёрду, когда отчалили от уэссексского берега. Брам пошутил, что мясо следовало съесть самим, а в воду бросить лишь шкуру, набитую соломой, – глядишь, боги не заметили бы обмана.

– Бьюсь об заклад, что пузо старика Ньёрда никогда не урчит, как мое, – заявил Брам, хлопая себя по твердому, хотя и бочкообразному животу.

– Так, как твое пузо, даже колесница Тора не грохочет, – сказал Бодвар – викинг, чья кожа была серой, словно пепел.

Брам Медведь лишь кивнул и гордо улыбнулся.

Тем временем мы обогнули мыс и вошли в устье огромной реки. Далеко впереди, за нашим деревянным крестом, сходились зеленые берега. Мы видели это и ощущали. Хедину Длиннолицему показалось, будто это место похоже на Фенсфьорд – родину многих Сигурдовых волков. Однако Улаф рявкнул, что в нем просто говорит тоска по дому. Хедин, поразмыслив, согласился с Улафом: море здесь не так глубоко и прозрачно, горы не так высоки, а воздух не так сладок, как на норвежском фьорде.

На пути нам встречались суда всевозможных мастей и размеров: широкие торговые кнорры, утлые корабли пилигримов, рыбацкие лодки, двадцативесельный корабль, собиравший подати (его капитан благоразумно направил нос не в нашу сторону), и даже изящный дракон, спешивший на юг – как видно, после набега. Кнут предположил, что ладья датская: она была длиннее «Змея» и узкая, точно стрела. По мне, волны захлестнули и опрокинули бы такое судно, как бревнышко, но, когда я сказал это Пенде, он почесал свой длинный шрам и ответил, что если дракон забрался так далеко от дома, то те, кто его строил, должны немного смыслить в мореходстве.

– Обыкновенно я не связываюсь с судами, из которых нужно вычерпывать воду чаще, чем трижды в два дня, – сказал Улаф, стоя у мачты и обыскивая реку опытным взором. – Но если б наш «Змей» пропускал чуть больше, я бы охотно посмотрел, как вы, ребята, пыхтите. Во времена моего отца мы гребли так гребли! Сбивали море веслами, пока оно не делалось густым, как каша. Никто не сидел и не ждал, когда ветер подует, куда нам нужно! – Послышалось недовольное фырканье (мы слыхали эту песню уже раз сто), но старик как ни в чем не бывало продолжал: – Все вы рыхлые, будто горячий конский навоз. Такая нынче молодежь, что я готов поклясться: Один смотрит, куда катится мир, и его единственный глаз плачет.

Над головой Улафа трепетал и хлопал выцветший красный парус, а викинги начинали беспокойно ерзать, ведь мы подошли к чужой земле. Населявшие ее люди и духи могли оказаться враждебными, особенно если узнали бы, что мы язычники. Поскрипывание досок и канатов «Змея» вдруг стало казаться мне похожим на человечьи крики и стоны. Я будто слышал, как испуганное дитя спрашивает меня: «Ты уверен, что нам нужно сюда идти? Это не опасно? Нам не сделают больно, как в прошлый раз?» Теперь, когда вместо головы Йормунганда на носу возвышался крест, «Змей» казался другим. Он будто стал уязвимым. И не я один испытывал зловещую тяжесть оттого, что за нами наблюдали. Пока мы шли вдоль франкского берега, нас пронзали острые, как буравчики, взгляды. Хотя мы не вывесили щитов и не надели ни кольчуг, ни шлемов, те, кому принадлежала власть в королевстве, должны были скоро пронюхать, кто мы такие: корабли, подобные нашему, нечасто появлялись в этих водах.

Кнорр, собиравший подати, не исчез, как я предполагал, а входил в устье, держась у противоположного берега, подальше от нас. Он следовал за нами, как птица, которая кормится падалью и следует за волками. Похоже, франки с опаской встречают чужестранцев, и даже морские границы их государства, хоть они и удалены от столицы, охраняются. Как объяснил нам Сигурд, Карл овладел необозримыми землями и провозгласил себя императором по примеру древних римлян. Тот, кто обладает такой властью, наверняка осмотрителен, умеет навести порядок и, что для нас особенно тревожно, располагает большим войском. Если в открытом море мы чувствовали себя как дома, то, оказавшись в устье реки, я ощущал в животе ледяной страх, который никак не мог растопить.

Отец Эгфрит вышел, держа в руках свернутую шкуру, на нос «Змея», где, смущенно ежась, стояла Кинетрит. Затем развернул шкуру и поднял ее, а женщина, чуть улыбнувшись, скрылась за этим занавесом, чтобы справить нужду в ведро. Эгфрит почтительно отвернулся, и я с неохотой подумал о том, что должен благодарить его за заботу о ней. Бедная! Верно, несладко женщине жить одной на корабле среди нас, звероподобных воинов. А ведь она еще и дочь уэссексского лорда.

Как бы то ни было, опасность ей угрожала так же, как и всем нам. Отец Эгфрит не преминул сообщить, что на востоке, между Эльбой и Эмсом, многих саксов убили по приказу Карла за преданность старым верованиям. Служитель Белого Христа хотел макнуть их в воду, но они не дались, а потому их головы и плечи разлучились навсегда. Когда я пересказал историю другим по-норвежски, Брам сомкнул мохнатые брови и, откусив от ломтя хлеба, который сжимал в кулаке, сказал:

– Что-то непохоже, чтобы этот Карл был христианином.

– Может, саксы просто воняли, как овечий зад? – предположил Бьорн. – Королю надоело зажимать нос, и он приказал священникам, чтобы их помыли, а когда они стали противиться… – Бьорн провел ребром ладони по горлу.