Сыны грома - [3]
Пенда, англичанин из Уэссекса, был самым кровожадным воином из всех, кого я знал: на моих глазах он перерезал столько валлийцев у замка Диффрин, что трава на лугу вымокла в крови. Теперь же Пенда мутил зеркально гладкую воду своей блевотиной и вовсе не казался свирепым.
– Проклятье! Где это видано – плыть через все море на какой-то щепке! – сказал он, отворачиваясь от борта и проводя по губам тыльной стороной руки. – Варварство!
Я улыбнулся, подумав: «Если мы варвары, то ты благороден, как сто чертей!»
Сигурд поглядел на меня и понимающе усмехнулся: он знал, что не так давно я сам был на месте Пенды. И все же я никогда не называл наш корабль щепкой. Я уважал труд мастеров, которые его построили, потому что мальчишкой ходил в учениках старого Эльстана и научился ценить хорошую плотницкую работу. «Змей» был красавцем. Семьдесят шесть футов в длину, семнадцать в ширину. На него ушло больше двух сотен дубовых стволов, и у каждого борта могли бы усесться шестнадцать гребцов, если б Сигурд не пристроил к корме и к носу площадки для боя, убрав по три весла справа и слева. Всего нас было тридцать три, включая женщину, и, на мой взгляд, нам стало тесновато, хотя и не сказать, чтобы неудобно. Улаф говорил мне, будто однажды (тогда «Змей» был совсем новым, а «Фьорд-Эльк» еще не построили) Сигурд взял на борт двойной отряд из семидесяти воинов: одни гребли, другие отдыхали. Такая многолюдность могла оказаться полезной в бою, но я не представлял себе, как уснуть среди стольких пердящих тел.
У «Змея» имелся небольшой открытый трюм для товара и припасов, а в крепком киле был проделан степс[7]. Обшивка состояла из четырнадцати поясов, над палубой высилась мачта с огромным четырехугольным парусом из красной шерсти, а нос судна украшала голова Йормунганда – змеи, обвивавшей своим телом Мидгард, мир людей. Выцветшие красные глаза этого чудища неподвижно глядели в даль серого моря, в наше будущее. Каждый викинг на борту, каждый воин, сидевший на своем походном сундуке, почитал «Змея», как родную мать, любил, как жену, и наслаждался, как любовницей.
Кинетрит повернулась к нам, отирая со лба пот. Клянусь, ее лицо было зеленым, точно молодой папоротник. Она поймала мой взгляд и словно бы смутилась. Я, отведя глаза, указал Флоки Черному на кусок просмоленной тонкой веревки, выбившейся из шва. Викинг принялся, ворча, запихивать ее заскорузлым пальцем обратно в обшивку. Раньше я подозревал, что Флоки меня ненавидит, но потом мы сблизились и стали братьями по мечу. Сегодня он был задумчив и казался несчастным.
Отцу Эгфриту, насколько я мог судить, движение «Змея» не причиняло страданий. Возможно, это объяснялось тем, что Глум мечом раскроил ему череп, после чего маленький монах умудрился выжить. Более того, он по доброй воле поднялся на корабль, битком набитый язычниками, – вероятно, причиной такой храбрости было опять-таки ранение в голову. Священник всюду совал свой нос, как куница, и все же вызывал у меня своеобразное восхищение, ведь он знал: любой из нас сможет раздавить его, как вошь, если он чем-то нас разозлит, или просто от скуки. Верно, хвастая тем, что его бог превращал воду в вино, раб Христа надеялся точно так же превратить «Змея» в христианский корабль. Хотя, по мне, делать из викингов христиан – все равно что превращать вино в мочу. Может, он даже намеревался переименовать наше судно в «Святой Дух», «Иерусалим», «Волосатое левое яйцо Иисуса» или кто знает что еще? Глуп он был, Эгфрит.
Холодный бриз разогнал дневной жар, и золотой диск солнца скатился на запад, но «Фьорд-Эльк» все не показывался вдали. Йормунганд на носу «Змея» мягко кивал, вперив в море поблекшие красные глаза и неустанно ища ими корабль-брата. Я почти верил, что оскаленная пасть чудища торжествующе зарычит, завидев «Фьорд-Эльк».
– Сдается мне, этот ползучий кусок свиного дерьма взял курс восточнее нашего, – сказал Улаф, окуная кружку в бочонок с дождевой водою и шумно отхлебывая.
Кнут, стоявший рядом с ним, схватил румпель[8] так привычно, как если бы это была рука его жены. Сигурд стоял позади них на возвышении боевой площадки и смотрел вдаль. Солнце, готовясь нырнуть за край земли, омывало золотом его длинные светлые волосы.
– По-твоему, Эльдред настолько хитер? – спросил Кнут, кашлянув и сплюнув сгусток мокроты за борт «Змея».
Улаф пожал плечами.
– Полагаю, – произнес Сигурд, – он достаточно разумен, чтобы не идти посреди открытого моря, как мы, а пересечь его у края и двигаться на юг вдоль берега. Потом он войдет в устье Секваны[9], большой реки, что вгрызается в сердце Франкии.
Улаф недоверчиво приподнял кустистую бровь, а мне подумалось, что Сигурд прав. Олдермен Эльдред – христианин, и франкийские корабли, охранявшие побережье, могли оказаться менее враждебны к нему, чем к нам, язычникам. Зато открытая вода была для него опаснее, чем для нас: погода стояла прекрасная, однако любая перемена ветра или неустранимая течь заставила бы англичанина пожалеть о том, что он удалился от берега. Ведь Эльдред не знал «Фьорд-Эльк».
На волосатом лице Улафа, точно собака на куче соломы, угнездилось насмешливое выражение.
…Беспокойная судьба викинга забросила ярла Сигурда Счастливого и его неустрашимых бойцов в священный город Рим. Здесь «волчья стая» приняла участие в возрожденных гладиаторских боях, прельстившись на богатый приз серебром. Тут-то и приметил искусных северных воителей беглый византийский базилевс Никифор. В результате дворцовых интриг он потерял свой трон в Константинополе и теперь горит желанием уничтожить самозванца, захватившего власть в империи. Плата за острую сталь и горячую кровь предложена немалая – Никифор пообещал буквально озолотить Сигурда и его викингов.
Славен и любим богами ярл Харальд, многочисленны и могучи его воины, крепок и богат город… Но есть люди, которым не по нраву его сила. Один из них – сам конунг Горм, которому не нужны вассалы едва ли не могущественнее его. И вот однажды он столкнул лбами дружины двух соседей – Харальда и Рандвера, – пообещав первому свою помощь, но в решающий момент оставшись в стороне. Преданный им ярл со старшими сыновьями погибли, угодив в расставленную им ловушку, ибо конунг заранее вошел в сговор с Рандвером. Победителю отдали на поток и разграбление город Харальда, и спастись удалось лишь немногим.
IX век. Эпоха викингов. Время, когда полчища честолюбивых искателей приключений покидали родную Скандинавию и отправлялись за добычей на побережье Европы. Среди них были благородные воины и изгои общества, пираты и великие мореплаватели.Эти люди несли угрозу благополучию Англии, разоряли и жгли поселения и монастыри. Немногим из вступивших с ними в схватку удавалось остаться в живых. Но подмастерье плотника, попавший в плен к викингам, не просто выжил. Предводитель норвежцев Сигурд Счастливый посчитал, что боги связали воедино нить их судеб, и не только дал юноше имя Ворон, но и принял его в братство викингов, превратил в непревзойденного воина.
Слово «викинг» вероятнее всего произошло от древнескандинавского глагола «vikja», что означает «поворачивать», «покидать», «отклоняться». Таким образом, викинги – это люди, порвавшие с привычным жизненным укладом. Это изгои, покинувшие родину и отправившиеся в морской поход, чтобы добыть средства к существованию. История изгоев, покинувших родные фьорды, чтобы жечь, убивать, захватывать богатейшие города Европы полна жестокости, предательств, вероломных убийств, но есть в ней место и мрачному величию, отчаянному северному мужеству и любви.
Профессор истории Огаст Крей собрал и обобщил рассказы и свидетельства участников Первого крестового похода (1096–1099 гг.) от речи папы римского Урбана II на Клермонском соборе до взятия Иерусалима в единое увлекательное повествование. В книге представлены обширные фрагменты из «Деяний франков», «Иерусалимской истории» Фульхерия Шартрского, хроники Раймунда Ажильского, «Алексиады» Анны Комнин, посланий и писем времен похода. Все эти свидетельства, написанные служителями церкви, рыцарями-крестоносцами, владетельными князьями и герцогами, воссоздают дух эпохи и знакомят читателя с историей завоевания Иерусалима, обретения особо почитаемых реликвий, а также легендами и преданиями Святой земли.
Биологическое оружие пытались применять еще в древнем Риме, когда при осаде городов за крепостные стены перебрасывались трупы умерших от чумы, чтобы вызвать эпидемию среди защитников. Аналогичным образом поступали в средневековой Европе. В середине 1920-х, впервые в мире, группа советских бактериологов приступило к созданию биологического оружия. Поздним летом 1942 года оно впервые было применено под Сталинградом. Вторая попытка была в 1943 году в Крыму. Впрочем, Сталин так и не решился на его масштабное использование.
В 2016 году Центральный архив ФСБ, Государственный архив Российской Федерации, Российский государственный военный архив разрешили (!) российско-американской журналистке Л. Паршиной и французскому журналисту Ж.-К. Бризару ознакомиться с секретными материалами. Авторы, основываясь на документах и воспоминаниях свидетелей и проведя во главе с французским судмедэкспертом Филиппом Шарлье (исследовал останки Жанны Д’Арк, идентифицировал череп Генриха IV и т. п.) официальную экспертизу зубов Гитлера, сделали научное историческое открытие, которое зафиксировано и признано международным научным сообществом. О том, как, где и когда умер Гитлер, читайте в книге! Книга «Смерть Гитлера» издана уже в 37 странах мира.
Мы едим по нескольку раз в день, мы изобретаем новые блюда и совершенствуем способы приготовления старых, мы изучаем кулинарное искусство и пробуем кухню других стран и континентов, но при этом даже не обращаем внимания на то, как тесно история еды связана с историей цивилизации. Кажется, что и нет никакой связи и у еды нет никакой истории. На самом деле история есть – и еще какая! Наша еда эволюционировала, то есть развивалась вместе с нами. Между куском мяса, случайно упавшим в костер в незапамятные времена и современным стриплойном существует огромная разница, и в то же время между ними сквозь века и тысячелетия прослеживается родственная связь.
Ирландский рыцарь Кормак Фицджеффри вернулся в государства крестоносцев на Святой Земле и узнал, что его брат по оружию предательски убит. Месть — вот всё, что осталось кельту: виновный в смерти его друга умрет, будь он даже византийским императором.
Лорд Люсьен Сен-Клер, герой войны с Наполеоном, красавец, щеголь и покоритель женщин, легко вскружил голову подопечной лорда Карлайна, прекрасной мисс Грейс Хетерингтон. Но и Сен-Клер был покорен красотой девушки, ее прямодушием и искренностью. Впрочем, у него не было серьезных намерений в отношении Грейс, разве что добавить ее в качестве интересного экземпляра к его донжуанскому списку. Судьбе было угодно, чтобы ночью Люсьен по ошибке попал в спальню Грейс, и в самый неподходящий момент туда же заглянула леди Карлайн.
Гейбриел Фолкнер, герой войны, аристократ и красавец, неожиданно для себя унаследовал графский титул, огромные капиталы и… трех незамужних дочерей прежнего графа. Взвесив все за и против, новоиспеченный граф Уэстборн решает жениться на одной из них. Девицы, однако, отказывают ему. Более того, младшие сбежали из родового поместья, а старшая, леди Диана, без его разрешения явилась в Лондон. Гейбриел понимает, почему три его подопечные повели себя таким образом. Причина — в его прошлом. И вдруг Диана неожиданно соглашается стать его женой.
Ханна Мэллой, выросшая в богатой респектабельной семье, оказалась на улице, где не было не только комфортабельных отелей и шикарных магазинов, но и даже булыжных мостовых с аккуратными тротуарами и уличным освещением. Однако привел сюда девушку не злой рок, а непокорный нрав — она сбежала из-под венца, покинув буквально у алтаря ненавистного жениха, выбранного отцом, чтобы упрочить и без того процветающий семейный бизнес. Понимая, что отец не сдастся и наймет лучших сыщиков, чтобы вернуть беглую дочь, Ханна решает вступить в фиктивный брак.
Заключительная часть трилогии – «Черный тополь» – повествует о сибирской деревне двадцатых годов, о периоде Великой Отечественной войны и первых послевоенных годах.