— Прокатиться, что ли, в последний нынешний денечек?
— Прокатись, Миша, прокатись! — одобрительно откликнулся народ. — Привыкай летать… чур, не падать на землю!
— Есть летать и не падать, — козырнул Михаил и дал волю застоявшемуся жеребцу.
— Не больно горячи… разобьет! На поворотах сдерживай! — крикнул вдогонку Петр Елисеев.
Вцепилась Анна Михайловна обеими руками в поручни тарантаса, захватило у нее дыхание не то от боли, не то от быстрой езды.
А на станции, когда она прошла с сыновьями на платформу, первые, кто бросились ей в глаза, были Настя и Лизутка, принаряженные, точно на гулянье.
— Ишь ловкие!.. — усмехнулась мать и ненадолго отодвинулась немного в сторону, пока сыновья разговаривали и прощались с девушками.
Вскоре подошел поезд, наступило расставание, торопливое, на людях, и оттого еще более тягостное. Хотели сыновья попрощаться за руку, да не позволила Анна Михайловна.
— Хоть однажды проститесь с матерью как следует, — сердито сказала она.
— С полным нашим удовольствием, — смущенно пошутил Михаил.
По очереди покорно нагнулись к ней ребята. Она поцеловала их в спешке по два раза, а по третьему не успела, паровоз свисток дал, вагоны тронулись, и Анна Михайловна оглохла от шума, ослепла от слез.
А когда стихло кругом и прояснилось в глазах, один белый дымок курчавился над железнодорожной насыпью, за густыми, стрижеными елками. И долго не расходился этот дым, висел в небе белым пушистым облачком.
1940
