Сыновья идут дальше - [22]

На Шпалерной улице было не протолкнуться. На тротуаре, на трамвайных путях стояли толпы. Шофер не снимал руку с резиновой груши, но машина медленно подвигалась вперед, поминутно тормозя. Наконец шофер сказал, обернувшись к Воробьеву:

— Дальше не проехать. Стеной стоят.

Воробьев подумал с минуту.

— Жди здесь.

Он вынул наган и предложил Сербиянинову выйти.

— Бежать не надейтесь, — хмуро напомнил он.

— Да что вы! Что вы! — Сербиянинов махнул рукой. — Куда бежать?

Теперь пригодились приставшие к машине неизвестно для чего солдаты. С этим конвоем Дунин повел начальника завода от ворот по дорожке, обсаженной низкорослыми пихтами. Огромный Екатерининский зал и переходы были забиты людьми.

— Пусти, пусти, товарищи, арестованного надо сдать, — говорил Федор Воробьев.

Люди медленно расступались, образуя узкий коридор. Сербиянинов не оглядывался на них. Но тысячи глаз глядели на него.

— Какого арестованного? Министра?

— Где взяли?

— Покажи-ка нам министра!

— Пропустите!

— Нет, постой.

— Какого там министра! Генерала, начальника завода Устьевского ведем.

— А-а… Ну, веди, веди заводского генерала.

Сербиянинову слышалось добродушие в этом возгласе.

Теперь можно было осмотреться вокруг. Так вот он какой, Таврический дворец! Сербиянинов никогда здесь не бывал. Зажжены все люстры, и колонны увиты кумачом. Ну можно ли было раньше представить себе такое. Ведь здесь бывал в особо торжественные дни царь.

А что, если бы царь не поссорился с Думой, приехал бы запросто в Таврический дворец и поговорил с депутатами, уступил бы в очень важном, может быть, и обошлось бы? Сербиянинов огляделся вокруг, вздохнул и решил, что нет, не обошлось бы. Столько, оказывается, народа ждало таких дней, что мирно уладить все это было бы невозможно. В какой-нибудь час восставшие завладели дворцом. Солдаты отказались пойти против них, и все рухнуло.

Рабочие — такие же, как у него на Устьевском, — солдаты, студенты, девицы. И опять удивило генерала, что рабочие одеты по-праздничному, — не жалеют для таких дней. Уж он-то знал, как берегут рабочие добротную одежду. Никакой силой их теперь отсюда не выгнать. Двое протягивают веревку между колоннами и прикрепляют к ней полотнище. И здешний служитель, одетый в куртку, обшитую серебряными галунами, помогает им.

Вдруг Дунина, конвоиров, Сербиянинова с силой оттеснили в сторону. Послышался пронзительный крик, перекрывший глухой и грозный шум.

— Не трогайте его! Не прикасайтесь! Он арестован… В руки закона отдать! В руки закона! Товарищи, не оскверняйте себя насилием.

Кричал студент в очках. Рядом с ним стоял человек высокого роста, в черном пальто, очень бледный, с блуждающими глазами, с трясущейся челюстью — министр внутренних дел, самый ненавистный из всех царских министров.

— Насилие? — послышался чей-то голос. — А то, что он городовиков за пулеметы сажал? Это как? Насилие? Или мирный поступок?

Голос был четкий, спокойный. Глухой шум сменился смехом, но недобрым.

Студент повторял одно и то же:

— В руки закона! В руки закона! Не унижайте себя расправой. Он сам отдался в руки закона.

Студент беспорядочно размахивал огромным револьвером, отнятым у городового, и было видно, что впервые он держит оружие.

— Сам отдался? — повторил Воробьев, пристально посмотрев на студента. — Для него это спокойней, чем дома сидеть. Из дома могли и на фонарь потащить.

Студент удивленно вскинул бровями — такая мысль для него, видимо, была новой.

У дверей в коридор пришлось задержаться. Воробьев взглянул на столик и оживился.

— Родион Степаныч! Здесь?

За столом сидел Буров, не успевший еще побриться после тюрьмы. Он ответил спокойно, словно вчера только видел Воробьева:

— Здорово, Федор Терентьич. Зачем ты тут? А-а…

Буров заметил Сербиянинова, генерал отвел глаза.

На маленьком столе было сложено много газет, брошюр и листовок.

— Погоди немного, Федор Терентьич, тут один вопрос не можем разрешить. — В глазах Бурова зажглись искорки насмешки. — А там с тобой поговорю.

Возле Бурова стоял небольшой стройный человек лет сорока, с закрученными кверху усиками, в отличном костюме. Он говорил вежливо, но не мог потушить в глазах ненависть, с которой смотрел на Бурова.

— Вы должны отдать себе отчет в том, что вот эти столики, — два пальца вышли из-за борта жилета и брезгливо показали на газеты и листовки, — такое дикое скопище, — чуть заметный кивок в сторону толпы, — нарушают нашу работу комитета Государственной думы.

— Она и без того нарушена. Жаловаться не на кого.

— Нарушена только по этой причине. Вы захватили наше помещение. Судите сами, насколько это законно.

— Так ведь и вы нарушили присягу обожаемому монарху. — Буров чуточку улыбнулся. — Тоже не по закону?

— Есть законы и законы.

— Одним выгодные, другим — нет. — У Бурова, всегда серьезного и сосредоточенного, скупого на слова, было сейчас задорное настроение.

— Я не собираюсь спорить с вами на политические темы. — Человек в отличном костюме побледнел. — Мы отвели вам известное помещение. Следует держаться в границах.

— Движение растет и растет. Какие уж тут границы!

— Вы отнимаете у нас комнату за комнатой. Мы должны помещаться бог знает где. На задворках дворца. Мы пришли в этот дворец представителями народа. А это кто? — опять едва заметный кивок назад.