Сыновье бремя - [7]

— Мы не придем. — Слова Сета подобны удару молота. Я чувствую их острее, чем рану в животе. — Ваал в опасности, — продолжает он. — Мы уже поднимаемся на орбиту.

— Я понимаю. — Мой голос твердеет, когда я думаю о долге и чести. Если это мои последние слова к ордену, пусть они будут сильными и целенаправленными. — Да пребудет с тобой Кровь, повелитель.

— Сангвиний сохрани тебя, Темель.

— Габриэль… — с колебанием начинаю я, стараясь отделить свои чувства от того, что необходимо было сказать. — Наше братство выковано в самопожертвовании. Мы несем бремя смерти нашего отца, как шрам на наших душах. Его самопожертвование лежит в самой основе нашего естества. Не позволяй своим действиям давить на тебя, не позволяй им определять, кто ты есть.

Соединение обрывается.

Я передаю устройство Кофи и жду мгновение, ощущая прилив адреналина, наполовину состоящий из злобы, наполовину из горечи.

Кулак сержанта сжимается на микрофоне, его костяшки белеют, когда я передаю сообщение Сета.

— Вот так просто, — рычит Кофи.

— От этого страдает Сет, а не мы.

Эширос вопросительно смотрит на меня.

— Это его ноша, мы будем слишком мертвыми, чтобы переживать. — Я делаю паузу, наблюдая, как в уголках их глаз проблескивает осознание. — Или вы пришли сюда не для того, чтобы убивать и умереть во имя Императора и Сангвиния?

— Нам нужно идти, скоро здесь будут вражеские подкрепления. — Эширос уже готовит роту, чтобы собираться и продолжить движение.

Я киваю.

— Сделайте для этого мира всё возможное.

— Капитан… — Лицо Кофи искажается, он не хочет этого слышать.

— Моё время вышло. Идите.

Кофи собирается отвернуться от меня, но я хватаю его за руку и указываю на нож. Он без вопросов передает его мне.

Я беру нож и засовываю его в кучу дымящихся осколков, пока лезвие не раскаляется докрасна. Открываю рот и одной рукой хватаю язык, а другой подношу к нему клинок.

— Пусть Кровь даст тебе сил. — Кофи делает мне честь, не отворачиваясь от того, как я, молча и со спокойным лицом, отрезаю себе язык.

Мои губы покрыты кровью, и я бросаю кусок мяса Кофи. Он с легкостью ловит его в воздухе и подвешивает на шею вместе с остальными.

— Возьми. — Эширос даёт мне тяжелый болтер. — Убивай, пока не умрешь, — говорит он, цитируя одну из любимых аксиом капеллана Апполлуса.

Эширос улыбается и уходит. Кофи остается на мгновение, ища слова, которые он никогда не найдет, перед тем как ускользнуть в ночь.

Я жду, одинокий дозорный во тьме. Я слушаю, как приближаются возня людей и грохот гусениц. Запах крови наполняет мои ноздри и ускоряет биение сердец. Мои мысли поглощены смертью, которая скоро заберет меня, и смертью, которую я принесу врагам.

Я — возмездие, я — ярость, я — гнев. Слова, который я произносил тысячу раз, всплывают в моем сознании, подобно поднимающейся буре. Моё лицо искажается в гримасе. Я передергиваю затвор тяжелого болтера и открываю огонь.

Черный «Громовой ястреб» был практически незаметен на фоне темного камнебетона литейного цеха. Он не поднимался в воздух с самого первого приземления на Неккарис, между двумя огромными трубами здания.

Первый Фанатик Гилон подошел к кораблю с осторожностью человека, который точно знал, что ожидает его внутри. Он на мгновение остановился, осматривая тьму. Несмотря на то, что говорили его глаза, он не был наивен, чтобы считать, что находился в одиночестве. Гилон провёл всю свою жизнь в вечной ночи Неккариса и научился обращать внимание на то, как вставали дыбом и дергались волосы на его шее. Там, в темноте, за ним следили боги. Он вдохнул, успокаивая нервы, и поднялся по рампе, в сумрак «Громового ястреба».

Внутри корабля было так же темно, как и снаружи. Гилон достал из туники лумо-палочку и резко разломил её. Химикаты внутри заискрились белым, пока не проявился обычный светло-зеленый цвет. Он пошел вперед, держа палочку перед лицом. «Громовой ястреб» был не рад его присутствию, светло-зеленое свечение придавало внутреннему убранству призрачные черты. Каждый шаг Гилона отдавался жутким эхом, внушавшим ему ужас. Корабль был больше похож на мавзолей, чем на воздушно-десантное судно. У стен основного трюма стояли древние статуи, высеченные из темнейшего камня. У ног каждой из них было оружие или ужасная реликвия, заключенные в стазис, назло времени. Гилон был здесь всего два раза. Первый из них — во время Дня Правды, когда боги пришли и освободили его от лжи фальшивого Императора. Второй — когда он привел свою армию к победе, зачистив столицу Неккариса от трусов, не желавших принять единственную правду. Гилон прошел к лестнице, ведущей на верхний этаж, и зажал люмо-палочку в зубах. Подтянувшись, он схватил первую перекладину. Она была настолько толстой, что он с трудом мог её обхватить. Подъем давался Гилону гораздо тяжелее, чем в прошлый раз, усилия истощали его уже старое тело.

По верхней палубе гуляли тени, как будто она была подсвечена дергающимся огнем костра. Гилон загнал в себя знакомое ощущение ужаса и убрал люмо-палочку в карман. В корабле не было ни намека на жаровню или открытый огонь, но за ним следовал треск горящего дерева, пока он пересекал палубу, чтобы войти в следующую комнату.