Сын заката - [22]

– Лопнет, – испугался Бэто, безропотно вываливая в плоскую чашку тушеные бобы, добавляя ломти мяса и дольки соленой рыбы. – Дон Ноттэ, хоть вы ее уймите, пожалуйста.

– Капитан наш как – поправляется? – нэрриха не пожелал поддержать тему.

– Ноги плохо чувствует, особенно правую. Пятку кололи иглой, он и не заметил, – расстроился Бэто. – Страдает. То есть сердится и ворчит пуще прежнего. Чтобы не жалели его, значит. Не хочет сходить на берег.

– В один день здоровья не вернуть, – отмахнулся нэрриха. – Сможет ходить. Пусть с палкой, но все же сам.

Зоэ оттолкнула пустую миску и с опаской осмотрела груду еды на плоской тарелке. Первый злой голод улегся, и собственные запросы теперь выглядели непосильными.

– Ло-опну, ну правда, – шепотом пожаловалась девочка, глядя на помощника капитана, сочтенного младшим из взрослых в каюте и самым податливым.

Бэто не подвел. Выделил новую тарелку, чистую. Переложил в неё всего-то одну ложку бобов и не стал насмешничать. Унес гору еды и не отругал, и не рассердился. Вернулся, прикрыл дверь и сел на свое место.

– Теперь можно поговорить, так приказал капитан, а он всегда прав, – сообщил Бэто. – Ноттэ, вы готовы сообщить: что делать с новой пассажиркой? Не Башне ведь отдавать.

– Башня отправит Зоэ на остров Наяд, это в лучшем случае, – задумался нэрриха. – Её вынудят изучать танец во всех тонкостях. Башня напоказ преследует исполняющих пляску, называет это занятие черной волшбой, и все же не искореняет окончательно, чуя пользу.

– Я всю зиму жила на острове, мучилась, – Зоэ облизала ложку и отложила. Вздохнула, устроила локти на столе, подпирая ими щеки. – Гадость! Моя бабушка умела танцевать. А эти, на острове – тьфу, дешевки, мякина, шелуха. Дуротопки и пустотопы. Вот.

– Сколько слов! – поразился нэрриха.

Сытая Зоэ порозовела от возбуждения и возмущения, сочтя, что её высмеивают. Вскочила и заговорила громко, сопя и размахивая руками, хлопая в ладоши, то и дело запуская пальцы в волосы, все сильнее расчесывая кожу головы и шеи.

– Правду говорю! Я толстая и старая буду лучше их, вот! Моя бабушка в шестьдесят два танцевала, а эти смолоду только топают и сопят, вот! Руки туда, руки сюда, дышать, глядеть ах, глядеть ох, первая поза, вторая, ля-ля, глупости! – Зоэ зашипела и оттолкнула стул, освобождая место. Подняла руку и сделала сложное движение. – Это вот, растущее, бабушка называла его цветок радости и весенний огонь. Могу так, могу так и так – тоже неплохо, и только внутри знаю, как правильно прямо сейчас. Оно всё – внутри! С чего бы разным пустотопам знать, куда надо глядеть и как? Всякие день по-правильному выйдет иначе, потому что день-то иной! Они совсем, ну совсем ненастоящие! У них только такты и ритм. Что я, глухая? Зачем они взялись учить меня тому, что я в три годика уже знала?

Девочка задохнулась, возмущенно махнула рукой и отвернулась к стене, шмыгая носом и обижаясь совсем по-настоящему, до слез. Нэрриха смущенно пожал плечами, убрал от края стола покачнувшуюся тарелку, дотянулся до локтя Зоэ и подтащил её к себе, не обращая внимания на сопротивление. Укутал в одеяло и усадил на колени.

– Между прочим, я не спорил. Ясно?

– Ну…

– Я ни за что не соглашусь отослать тебя на остров. Потому что я, если честно, два круга назад… Это по-людски в годах не меряется, но скажу так: два круга моего опыта – это очень, очень давно! Тогда я хотел разгромить школу острова Наяд. Потом подумал: зачем? Если люди не умеют жить танцем, они уже и вреда не причинят, и волшбы не раскроют. Знаешь, что я сделал? Привез туда трех самовлюбленных учителей и дал школе золота. Много! Золото убивает память и волшебство надежнее, чем сталь клинка. Такой я коварный злодей… – Нэрриха развел руками и вздохнул. – Горжусь собой. С усилением школы злокозненная волшба пошла на убыль. Нэрриха постепенно сделались редкостью. Нас новых за прошлый век пришло всего двое. Вот так. И будь уверена, Башне мы пока не скажем, что ты выжила. Теперь слушай обещанную сказку. И Бэто пусть слушает, – добавил нэрриха, глянув на помощника капитана, готового понуро уйти. – Давно это было. Или не было? Кто теперь скажет наверняка…

Давно это было. В незапамятные времена, когда боги селились совсем близко, еще не отгородившись от людей. На вершинах рослых гор тогда было обычным зрелище радуг и вспышек, обозначающих, по мнению людей, праздники небожителей.

В храмах не поклонялись, не просили о милости. Туда приходили, как мы теперь к приятелям – на посиделки. Поболтать по-соседски, отругать за глупость и неправду в сухой год, вразумить и укорить, если зерно замокло или болезнь косит скот. Порадоваться вместе большому урожаю и сытости, здоровым детишкам. Обдумать правоту того или иного решения.

Само собой, боги – они не похожи на людей теперь и прежде не были таковы. Они не отвечали словами, не включались в споры. Но сказанное искренне, от души, вписывалось в единую книгу бытия и делалось значимым. А когда не удавалось достичь понимания, когда пробегала трещина, разделяя единое и разрывая связи миров, – тогда обращались к сильным средствам.

С твердью общались редко, она непостижима в своей неспешности. У огня советов искали с большой опаской – его лучше не тревожить, вспыльчивый… Довольно часто пели для вод: потому что вода и есть сама память.