Сын ветра - [15]

И он умолк. Больше ни слова не произнес. Созвали всех соседей, созвали отцов погибших детей, а когда они собрались, кто-то сказал:

— Пусть вождь говорит! Пусть расскажет, как было! Сикулума встал и начал свой рассказ:

— Однажды мы, мальчики, отправились вдогонку за птичьими стаями. Нас было двенадцать. Теперь, кроме меня, никого не осталось в живых, моего младшего брата тоже нет в живых. Он умер последним. В начале третьего дня мы увидели огонь очага, и Ситшалотшалвана предложил: «Пойдем туда!» В тот день я и заговорил. Я сказал, что туда нам нельзя идти, иначе все мы умрем...

И Сикулума рассказал все как было. Тут послышались всхлипы женщин, рыдания матерей. Все были здесь, и всеми овладела глубокая скорбь, и начался великий плач по умершим.

Потом мужчины сказали:

— Нет, нельзя обвинять одного, все дети равно виновны, и все равно поплатились жизнью. Они без спросу охотились на птиц. Никто не понуждал их к этому, они сами так захотели. Нам надо быть благодарными за то, что вернулся хоть один — старший сын вождя, что он уцелел и пришел, чтобы рассказать нам, что случилось с остальными, почему их нет здесь.

Так сказали мужчины и разошлись. Тогда Сикулума сказал:

— Я хочу, чтобы надо мной совершили обряд обрезания, я хочу стать взрослым мужчиной.

— Что ж, хорошо,— согласились родные.

Опять собрались мужчины, выслушали пожелание мальчика и сказали:

— Но как же это сделать? Ведь не осталось в живых ровесников Сикулумы, а в нашем народе не принято делать обрезание одному мальчику, тем более сыну вождя. Рядом должны быть его друзья, двое из которых будут поддерживать того, над кем совершают обряд.

— Ну что ж, соберем мальчиков помоложе. Многие привели своих детей:

— Пусть сделают обрезание нашим мальчикам, нельзя, чтобы над сыном вождя совершили обряд в одиночестве! Ничего, что мальчики малы, они выдержат!

Наконец собралось столько мальчиков, сколько пальцев на обеих руках, ровно десять. Двое из них должны были поддерживать Сикулуму.

Когда обряд был совершен и пришло время мальчикам выходить из хижины уединения, Сикулума вновь заговорил. Он вообще говорил очень редко, только в случае крайней необходимости. Итак, он произнес:

— Я не покину хижину уединения! Я выйду отсюда только тогда, когда смогу накинуть на плечи каросс из знаменитого набулеле! Иначе я не выйду!

Кто-то спросил:

— Что это значит? Что такое каросс? И кто таков набулеле?

Сикулума ответил:

— Каросс — это мантия из шкуры, а набулеле — знаменитое речное чудовище. Оно живет в воде. Надо его выманить из водных глубин! Надо снять с него шкуру и продубить как следует, чтобы она стала моим кароссом! Я не выйду, покуда мне не принесут каросс из шкуры набулеле.

— Как же нам быть? Кто осмелится войти в речные глубины? Как это сделать? — спросили люди.

— Надо сделать так: испечь хлеб, наполнить им три корзины, чтобы тот, кто отправится в путь, мог добраться до того места, где живет набулеле.

— Но кто же сможет сделать это?

— А скажи-ка нам, когда набулеле выходит на берег, он ест людей? Он опасен?

Сикулума ответил:

— Да, набулеле иногда выходит на берег, и тогда он хватает людей и съедает. Но я могу повторить лишь одно: мне нужен каросс из его шкуры!

— Это трудное дело! — сказали мужчины.

— Надо как следует все обдумать! — сказали мужчины.

— Я не желаю ничего обдумывать! Я сказал, что мне нужен набулеле — вот и все!

Мальчики вышли из хижины на следующий день.

— А я останусь здесь, даже если случится пожар. Я не вернусь домой, пока мне не принесут каросс,— стоял на своем Сикулума.

— Что ж, мы выполним твою просьбу,— согласились мальчики и отправились домой.

Там они намололи муки. Намололи муки, испекли хлеба. Испекли хлеба, наполнили три корзины. Корзины взяла сестра вождя — та девушка, что готовила для него еду, пока он был в хижине уединения. Она сказала:

— Пойду я! Я разыщу каросс для сына моего отца, каросс, который ему нужен, чтоб выйти из хижины. И пусть пожиратель людей съест меня. Пусть, я не боюсь!

Наутро товарищи Сикулумы отправились в путь, и девушка вместе с ними. Они шли, шли, наконец увидели широкую реку. Ту реку, в которой, наверное, жил набулеле. Они подошли к берегу, и бросили в воду хлеба, и закричали:

— Набулеле! Набулеле! Выходи!

Молчание. Юноши пересекли реку, и кто-то сказал:

— В этой реке его нет! Пошли дальше.

И опять они долго скитались в поисках другой большой реки. И вновь набрели на широкую реку, и отыскали в ней глубокий омут. Подошли, и бросили хлеб, и закричали:

— Набулеле! Набулеле! Выходи! Но и здесь не было набулеле.

Отправились юноши дальше. Вновь увидели широкую реку. Подошли они к берегу, бросили хлеб и закричали:

— Набулеле! Набулеле! Выходи!

Вода в омуте заволновалась, забурлила, вспенилась, вздыбилась! Она стала коричневой! Красной! Зеленой! Девушка приказала спутникам:

— Вы все бегите! Заберите с собой весь хлеб! И все время глядите на меня! Не упускайте меня из виду ни на единый миг!

Побежали юноши, но глядели на девушку, все время глядели. И вот вышел из воды набулеле. Девушка тоже побежала, когда он вышел. Он был таким огромным — никогда она таких не видала! Он не походил на лошадь — был стократ ее больше! Он ни на кого не походил, этот чудовищный набулеле! Он был таким большим, что если бы вошел в крааль для скота, то заполнил бы собою весь крааль! Вот девушка и побежала. А набулеле — за ней. Но она быстро бежала, а он шел медленно: топ-топ-топ. Она бежала, бежала, неслась как стрела. Когда он остался далеко позади, девушка присела дух перевести. Потом, когда он приблизился, она положила на землю хлеб и вновь побежала. Он остановился, схватил хлеб и проглотил его, потом опять стал преследовать девушку, но не бегом, а медленным шагом. Наконец она приблизилась к тому месту, где ее поджидали спутники. Они встретили ее такими словами: