Сын Валленрода - [32]

Последние объятия, утешения, которым никто не верит. Отъезжающие размещаются в вагоне, протискиваются к окнам, чтобы сказать еще что-нибудь, но слова застревают в горле, их заменяют грустные улыбки, безмолвные кивки. Поезд трогается, набирает скорость, машущие руки замирают в воздухе, и на перроне воцаряется гнетущая тишина. С отъездом этой горстки учителей у ребят окончательно обрывалась связь с родиной. Они словно очутились в шлюпке, отбившейся от судна в открытом море. Остались вдруг одни, отрезанные от родины, среди враждебной стихии. С перрона уходили в подавленном настроении. Начальник брел к выходу с низко опущенной головой. Казалось, он не видит и не желает никого видеть. Но на привокзальной площади подошел к Станиславу, положил ему руку на плечо и сказал, что должен потолковать с ним с глазу на глаз. Они отделились от остальных провожающих и свернули в менее оживленную улицу.

— Альтенберг, — начальник украдкой огляделся и взял Станислава под руку. — Надеюсь, тебе не надо объяснять, что не сегодня завтра разразится война. — Станислав кивнул головой. — И знаешь, что тогда произойдет? Гитлеровцы набросятся на нас как шакалы. Все может оказаться гораздо хуже, чем мы предполагаем. Беззаконие станет всеобщим непреложным законом, насилие — всеобщей обязанностью. Речь идет о том, чтобы у них не было никаких аргументов. Ни малейшего повода для преследований. Сколько у тебя ребят в дружине?

— Тридцать два.

— А надежных?

— Тридцать.

— Нет. Столько было до сих пор. Теперь придется повысить требования. Нужно нечто большее, чем обычная порядочность.

— Понимаю… Двенадцать.

— Хорошо. Собери их, и пусть пройдут по польским домам. Особенно тем, которые на подозрении у немцев. И пусть проследят, чтобы всюду спрятали или уничтожили то, что может бросить на нас тень. Сделай это немедленно, соблюдая предельную осторожность. В опасности жизнь многих польских семей. Это ваше последнее задание. Дукель передаст тебе адреса. Никого не пропустите. Понятно?

— Понятно.

Они молча обменялись рукопожатием. По лицу начальника едва скользнула улыбка, он смешался с толпой прохожих и исчез за углом. Станислав не знал, что видит его последний раз. Несколько часов спустя собранные по тревоге харцеры разбежались в разные стороны. Одни действовали в городе, другие разъехались по окрестным селам и поселкам. Входили в дома со словами: «Ликвидируйте все, что связано с вашим участием в польских организациях. Торопитесь, за нами следом идет гестапо». На следующий день Станислав принимал рапорты о проведенной акции. Она прошла удачно. Лишь в двух домах никого не оказалось на месте. Но это еще не были аресты. Станислав велел любой ценой отыскать неоповещенных, уничтожил полученный от Дукеля список и отправился в гимназию доложить начальнику о выполнении задания.

Уже несколько дней банды нацистских громил забрасывали здание гимназии камнями и грязью. Возле парадного валялись осколки стекла, битый кирпич, булыжники. Дверная ручка, которую нацисты вымазали нечистотами, была обернута газетой. Станислав вбежал на второй этаж и, пройдя длинный коридор, постучался в дверь квартиры начальника. Но никто не отозвался на стук. Тогда он спустился этажом ниже и забарабанил в дверь Дукеля. Тот открыл не сразу. Бледный, настороженный. Казалось, он ждал совсем Других гостей.

— Сташек, это ты? — глаза его встревоженно бегали. — Уходи отсюда! В любую минуту может нагрянуть гестапо.

— Не преувеличиваешь?

— Нет. Час назад у меня был обыск. Мне запрещено выходить из дому.

Станислав, несмотря на протесты друга, протиснулся в комнату. Здесь царил беспорядок. Одежда была разбросана по полу, все ящики выдвинуты. Хозяин комнаты тщетно пытался что-то поднять, прибрать дрожащими, непослушными руками.

— Может, тебе помочь?

— А как ты мне поможешь? Если решили арестовать, все равно арестуют. Начальника уже забрали.

— Забрали? Куда?

Дукеля поразила наивность этого вопроса.

— Не знаю. К себе. В гестапо. Я видел в окно, как его уводили. Посадили в машину и увезли. Ступай, чего доброго, нас обоих заберут. Впрочем, погоди, — вдруг оживился он. — Есть у меня еще кое-какие материалы… Пустяковые, но я предпочел бы от них избавиться. Возьмешь?

Станислав охотно согласился, но добавил, что если действительно следует поторопиться, чтобы опередить гестапо, то медлить нельзя.

— Все это не так просто, — сказал Дукель. — Они в запломбированном шкафу.

— Хочешь сорвать пломбу?

— Нет. Если согласен помочь, отодвинем вместе эту махину.

— Давай.

Поднатужившись, они с немалым трудом выдвинули на середину комнаты огромный шкаф. Затем с помощью отвертки сняли заднюю стенку. Лавиной хлынули на пол стопки книг. Друзья принялись за кропотливую сортировку.

— «Крестоносцы», «Конрад Валленрод»… это лучше забери, — сказал Дукель. — Не знаю, куда их денешь, но это… — он вытащил большой альбом в кожаном переплете, — это спрячь. Его нельзя уничтожать.

— А что это такое?

— Досье… Я собирал его много лет. Когда-нибудь это очень пригодится.

Станислав открыл папку и остановил взгляд на первой странице: «Доказательства польского характера Силезии». Это были вырезанные из немецких газет объявления поляков, которые под давлением немецкой администрации были вынуждены изменить свои фамилии. Он прочел первое попавшееся: «Ян Корецкий уведомляет, что с сегодняшнего дня его имя и фамилия Иоганн Кортцшмерц». В папке сотни подобных объявлений. Сколько же крылось за ними человеческих трагедий, сколько же этим людям довелось испытать мук нищеты, голода, безработицы, страха перед нацистскими громилами, страха за свое имущество, а порой и за свою свободу или даже жизнь, прежде чем они приняли столь унизительное решение? Он сам частенько задумывался, откуда у него немецкая фамилия. Отец — поляк до мозга костей, последним его желанием было, чтобы дети воспитывались в польском духе. Так может подобно тем, в минуту душевного надлома, слабости… Впрочем, это мог сделать и не отец, а дед или прадед. Ведь Станислав ничего о них не знал.