Сын Валленрода - [29]

— Одни? Одни вряд ли… Но вместе с французами… они тоже ненавидят Гитлера. Шарахнули бы его с тылу, да так, чтобы дым коромыслом… А что, войны боишься?

Они стояли возле обрамленного тяжелыми шторами окна с видом на Вислу. Экскурсовод объясняла разницу между фарфором и фаянсом, показывая на какую-то роскошную посуду за стеклом витрины.

— Порой мне кажется, что Гитлер затеет войну. Помнишь, у нас радовались, что он принял делегацию Союза поляков в Германии и обещал всем работу и хлеб. А мне запомнилось лишь то, что сказал потом один из членов делегации: «От Гитлера разит мертвечиной». И не могу этого забыть…

Станислав испытующе взглянул на друга.

— Ты думаешь, что скоро начнется?

— Не знаю. Пожалуй, пока нам ничто не угрожает. Если были бы плохи дела, президент не отправился бы на охоту.

— Вероятно, ты прав, — сказал Станислав, и, повинуясь зову экскурсовода, они побрели в следующий зал.

Программа последнего дня пребывания в Польше была развлекательной. Сначала — зоопарк с фотографированием на польском слоне, в чем они себе не отказали, потом луна-парк, спрятавшийся неподалеку за деревьями. У входа гимназисты, потрясая копилками, собирали пожертвования на «Морскую и колониальную лигу». Друзья бросили в копилку по нескольку мелких монет. Станислав, не очень-то разбиравшийся в этих лигах, украдкой спросил Дукеля, на что, собственно, собирают деньги?

— На колонии.

— Трудовые?

— Нет, африканские. Польша должна получить Мадагаскар.

— Мадагаскар? А зачем нам Мадагаскар? Почему никто здесь не собирает на Бытом? На польские школы, на спортивные клубы в Германии?..

Дукель пожал плечами.

— Бросил — пропало… Один-ноль в пользу Мадагаскара.

Потом снова веселились. Комната смеха, тир, «калоши» — электромобильчики, на которых разрешалось таранить друг друга, «американские горы» с их головокружительными многоэтажными перепадами, «чертово колесо» и «гигантские шаги», на которых можно было качаться вниз головой. Кто-то предложил полетать на польском самолете. Все бросились к аттракциону. Разумеется, это была карусель. Ребята торопливо заняли места в коробочках-самолетах. На коротких крыльях — бело-красные квадраты и надписи RWD-6, напоминающие о машине, на которой Жвирко и Вигура перелетели Атлантику. Заскрежетал механизм, приводящий в движение карусель, и вот уже они кружатся в воздухе. Какой-то шутник кричит, что его обстреливают немецкие истребители, и, чтобы избежать воображаемой опасности, принимается раскачивать подвешенную на цепях коробочку. После этого высотного полета отправились на парашютную вышку. Взобрались наверх по винтовой лестнице и в нерешительности остановились на зыбком помосте. Отсюда было видно нагроможденье домов Старого города, зеленые террасы Королевского замка, красные стены Цитадели с крестом у «Ворот Казней» и серебряная чешуя Вислы, перехваченной пятью мостами.

— Сердце крепкое? — осведомился парень, застегивая лямки. — Если слабое, отдашь концы в воздухе.

Станислав успокоил его:

— Не бойся. Если я отдам концы, то на земле. Причем только на силезской. — Преодолев страх, подошел к краю шаткого помоста, дал парню проверить опутывающие его лямки, глянул вниз, на маленькие фигурки людей, которые сновали у подножия вышки, и прыгнул. Чаша парашюта наполнилась воздухом. Вися под ней, подстрахованный аварийным фалом, он плавно опустился вниз. Приземление оказалось жестче, чем ожидал. Он споткнулся и упал на одно колено. Гаснущий парашют накрыл Станислава и пришлось немного побарахтаться под ним, прежде чем подоспели парни из наземного обслуживания. Встал, слегка прихрамывая. Мелькнула мысль, что эти два вида спорта несовместимы. Раз уж он избрал бег, нельзя подвергать себя такому риску. Принимая это решение, он, конечно, и не предполагал, что ему еще придется надеть лямки настоящего парашюта.

Тем временем поезд преодолел поворот и прибавил скорость. Польская земля все быстрее убегала из-под колес. Станислав ощутил спазм в горле. Всего несколько дней, а столько волнений, столько грусти. Его родной город был там, за границей. Откуда же эта боль и нежелание уезжать? Что он там оставлял? Стадион на Агриколи? Полуголого князя Юзефа на коне? Сокровища Королевского замка? Луна-парк с комнатой смеха и слона в зоопарке? Может, смену караула у могилы Неизвестного солдата и кресты возле Цитадели?.. Пожалуй, все вместе. И великое, и малое. Богатство и нищету, старое и новое… Быть здесь и там одновременно: в родном городе и в родной стране — нельзя. Две эти привязанности не примирить. А вот уже разрисованная бело-красными полосами будка пограничной стражи. Польский пограничник скучающим взглядом провожает поезд. Дальше — немецкий стражник в сером мундире — это уже рейх. Надписи на немецком языке, пропагандистские плакаты, портреты фюрера… И вдруг — громкая ружейная пальба. Станислав и сидящий напротив него Дукель высовываются из окна. Видят выжженный солнцем луг, который пересекает высокая железнодорожная насыпь. У ее подножия — выпиленные из фанеры зеленые силуэты солдат и большая группа штатских с винтовками на изготовку. Плоские человекоподобные макеты застыли неподвижно у земляного вала, как люди в ожидании расстрела. По команде какого-то типа в полувоенной одежде штатские залегли и открыли огонь. Мишени даже не дрогнули, залпы гремели неустанно. Их неподвластность смерти была убийственной издевкой неодушевленных предметов над нелепым и эфемерным явлением, которое именуется жизнью. Имитируя живых людей, фанерные силуэты с тупым безразличием подставляли себя под пули. Еще один залп… Дукель схватил Станислава за руку.