Сын славного города - [7]

Редкостный всё-таки мерзавец этот Громыка.

Мало того, что своей повинности не признаёт гад, так ещё и самих воинов господаревых в том и обвиняет! Тварь скотская. Из-за него теперь повинность на всю деревню наложили — вон, тащут из домов-то зерно последнее. Голодать теперячи всем придётся.

— Ааа!!! — Завизжала Лиштаи. Это она от боли — воин господарев, по спине её кулаком в латной перчатке огрел. И правильно. А то ишь! Вертит задом, извивается вся на столе, да ещё и оскорбляет слух господаря своими рыданиями, да дёрганьями. Загнули на постамент милостивой Привы, юбку на спину кинули, так молча и стой, так нет же! Елозит задом своим, плачет вся, тьфу. Теперь вот повинность из-за неё на всю деревню. Вздыхает народ, горюет — всем теперь голодать-то придётся.

А всё из-за Громыки и дочки его глупой. И чего надо было? Молчала б, подумаешь, девственница, подумаешь больно, подумаешь, это уже пятнадцатый воин к заду её пристроился — но так тож воины самого господаря! Молчать потребно ей было, а не рот свой разевать.

Господарь ходит перед постаментом милостивой Привы и всё-то им подробно разъясняет, что б понимали они как виноваты пред ним, какие они грубые и мерзкие скоты, ведь на то и рождены они, что б волю рыцарственных правителей сполнять исправно.

Кивают люди, виноватость свою на лицах корчат — а то ж не будут корчить, самих их вот так, на постамент, да и то, ежели Прива над ними смилостивится. А то вот в прошлом годе, захотелось воину господареву дочку Рийдона попробовать, в женском, значится деле, так возмутился негодник этот богомерзкий, Приву разгневал упрямством своим. Посмел он, значится, напомнить воину господареву, что дочке его всего десять годов без малого. А то воин господарев сам не заметил! Разгневал он Приву, и ушла она, Барговых духов пустила и что же? Только хужее и стало. Мало что дочку Ридонову всю ночь, да цельный отряд господарев, так ещё и самого Ридона на кол посадили, да снимать с кола запретили, сами в замок уехали. Ридон кричал и бился цельных три дня, пока не умер. Дочка его вторая, первая-то ещё месяц ходить не могла, да потом и умерла отчего-то. Так вот дочка его вторая, Барговой скверной так проклята была, что Ридона с кола-то снять пыталась — во как Зло в ней поселилось-то глубоко. Запретили ведь воины господаревы, а его воины, его голос и есть. Супротив воли господаря идти решила, окаянная! Делать нечего было, увы — пришлось им действовать, дабы не гневить ещё более господаря и Богов.

Утопили они её в реке ближайшей, ну а как иначе?

Страшно он кричал тогда Рийдон этот глупый…, эх, и зачем вот Приву гневил негодяй? Туда ему и дорога, да и дочкам его срамным, да Барговым злом отравленным…

Лиштаи страшно завыла — ужо двадцать пятый с заду пристроился, да видать, не туда он, а куда не надо было. Господарева речь в вопле утонула, расстроился он, негоже ведь господаревы слова нарушать такими гадкими воплями. Повернулся он к ней и латной перчаткой значит. Не кричит более, тихо стонет, да глотает — зубов видать, повыбивал ей много там, а то может и все, вот и глотает.

Хохочут воины господаревы, да тот как глянет на них! Словно сама Прива во гневе! И замолчали они — во какой правитель господарь, жестокий, но справедливый у них! Высок, красив, милосерден, справедлив и жесток — вот, такой господарь и должен быть. Они почти все такие, милостию самой Привы. Кроме некоторых, да ещё одного, про которого врут, конечно же — говорят, мол, не пользует дочек крестьянских и много ещё чего говорят, выдумывают, тут уж понятно всё. Где ж это видано, что б воины господаревы, девушек не сношали где им захочется? Да это ересь какая-то и разврат. А как тогда сильные детишки-то будут? От них знамо не будут, они ж черви земляные, считай что навоз, а господарь и воины его, они крепкие, благородные, мудрые…., опять эта дура елозит задом своим срамным. Ну, вот чего надо? Ведь радоваться должна — все воины господаревы сношать её приехали, а начал сношать и вовсе сам лично господарь. То честь великая, хотя и как повинность высказана, но то мудрость просто сложная от господаря. Тут так сразу и не понять. А на деле, оно ж и повинность вроде как, а как без повинностей? Никак. Но мудр и милосерден господарь и повинность то внешне, а на деле — Великая честь. Ведь нет никаких сомнений, Лиштаи теперь хорошего ребёнка понесёт, сильный он у неё будет, ото всех воинов господаревых и от него самого. Во какой мудрый он и милосердный, господарь-то! А эта дура елозит задом. Ну, вот как? Мешает она милость господареву ей дарить, через зад её срамной. Не понимает, потерпеть не могёт — дура, чего ж тут поделаешь? За то вот по носу сейчас ещё получила, сломался нос-то её, не быть уже Лиштаи столь же прекрасной, как и раньше…, но ничего не поделаешь — сама она во всём и виновата.

Уже сороковой воин к заду её пристроился, молчит теперь Лиштаи, толи сознание потеряла, толи осознала, наконец, бесконечность оказанной ей милости — оно непонятно. Тут-то в селение и ворвался воин на коне красивом, белом очень. Проскочил по улице, глупого дитёнка Вапьи знахарки, с дороги сбил, да к господарю во весь опор. Спрыгнул с седла и что-то тихо говорит ему, не слыхать, а любопытно же, чего он там говорит. Тянут все шеи, ухи напрягли и он вот тоже.