Сын Сарбая - [6]

— Э-эх, ты! Ракмат или Дардаке — не все ли равно? Ты мой сын, вот оно что. Мой сын — потомок униженных… У меня отец был такой, я такой, и сын мой такой, и сын моего сына будет такой…

Мальчик потянул к себе глыбу сухой глины и сел повыше, чтобы лицо его было вровень с отцовским. Смысл отцовских слов не доходил до него. Он хотел понять.

— Папа, папочка, что говоришь ты? Что значат слова твои?

Он пытливо заглядывал под кустистые брови отца, а Сарбай отводил глаза. Ну как объяснишь мальчику, что слова мало значат, что не все можно передать словами? Он обнял сына, прижал к себе.

— Ладно, ладно, буду тебя звать Дардаке. Озорником, баловником, бедовым малым буду тебя звать. Хочешь так? Хочешь, мальчик мой? — со слезами в голосе спрашивал старик. — Ракмат не надо? Спасибо никому говорить не надо за то, что ты есть у меня? За то, что вырос? Ни ветру, ни солнцу, ни самому аллаху?

— Что ты шепчешь? Что бормочешь, папа? — с тревогой спрашивал мальчик и прижимался все тесней, водя гладкой детской щекой по бородатому лицу старика. — Что с тобой? Что говоришь? О чем плачешь?

Положив шершавую ладонь на голову сына, с горькой досадой сказал Сарбай:

— Разве плáчу, сынок? Просто так говорю и говорю. Не обращай внимания. Вот и вечер, солнце уходит за гору. Совсем холодно станет — иди домой, Дардаке!

— Нет, нет, не просто так ты говоришь! Скажи, папа, что хотел. Я большой, постараюсь понять. Ты долго на меня смотрел, ты меня позвал. Я Ракмат, твой Ракмат! Теперь мне скажешь? — И, взлохматив голову отца, мальчик ткнулся ему в грудь.

Сарбай молчал. И тогда мальчик, охватив его плечи, сцепил на спине отца руки и стал валить на землю.

— Сдавайся, папка! Могу на обе лопатки положить, я сильный, сильнее тебя!

Отец хотел высвободиться, шлепнуть сына, как это делал еще совсем недавно, но вырваться не смог. Он с удивлением подумал, что мальчишка, чего доброго, и правда справится с ним, повалит. Ему было приятно, что сын так силен, но ничуть не повеселел.

Поспешно сказал:

— Сдаюсь, сдаюсь!

— Ага, то-то же! Ну, тогда говори. Скажешь?

Отец продолжал молчать. Мальчик опять хотел было на него навалиться, поиграть с ним, но, глянув в лицо, понял — отцу не до шуток. Что-то его сегодня гнетет. И мальчишка притих. Отец стал гладить его по спине и тихо говорить:

— Слушай внимательно. Будешь слушать, а?

— Честное пионерское, папа!

— Что, что?

— Если чуть повернусь, пусть превращусь в осла!

— Вот ты какой — прыг-прыг, скок-скок! Силы много, а в голове ничего нет. Что плетешь, слышишь? Сперва пионерское слово и сразу осла-ишака вспомнил. Э-эх, мальчик мой из племени униженных!

Глаза у отца были потухшие, руки опущены. Так печален был отец, что мальчик готов был уйти, убежать, только бы не мучить его больше. Но отец говорил… Медленно текли слова:

— Вот я, вот ты… Мой отец и отец деда — наши деды и прадеды жили бедными, униженными. Это род наш такой, племя такое — племя униженных. Я не учился. Ты в школе грамотным стал, книжки, газеты можешь читать, а что с того? Что, Ракмат-Дардаке? Не верю, теперь уже совсем потерял надежду, что станешь лучше и счастливее меня. Видно, рок наш такой. Кто родился в бедности и унижении — такими и детей своих вырастит. От судьбы не уйдешь…

С недоверием и тоской смотрел мальчик на отца. Никогда еще не слышал таких слов, непонятны были они ему. Он знал отца сильным, крепким, выносливым, работящим. Может, заболел? Скорей всего, старится отец, говорит сам не знает что. Вот закрыл лицо грубыми своими руками с набухшими жилами. Уж не плачет ли он? Разве могут мужчины плакать?

Из рассуждений о племени униженных только и понял Дардаке, что деды и отцы из их рода скверно жили и тяжело. «Но мы ведь не плохо живем, — хотел было сказать мальчик. — Мы совсем не плохо живем, папа. Ты со мной добр и ласков, и мама меня любит, товарищи мои со мной играют, в школе учат учителя, и никто меня не бьет. Ты, папа, безграмотный — можешь делать только простую, грубую работу: пасешь коров или возишься с кирпичами. Много еще таких темных и необразованных дехкан. Но я, твой сын, учусь и буду учиться, а потом пойду работать… Я знаю, чего хочу: вот исполнится мне четырнадцать лет, окончу семь классов и пойду на курсы трактористов. Трактористам хорошо платят. Деньги им дают и зерно, а те, что работают на свекловичных полях, получают еще и сахар, вкусный сладкий сахар. Сейчас у меня рваная одежда, но я вырасту и куплю сапоги и костюм. Я рубашку смогу купить и шляпу, как у председателя. И тебе куплю, папа. Ты будешь сидеть дома и отдыхать. А сейчас ты просто очень устал. Приляг, поспи, милый папочка, разломанную стенку коровника я и сам могу достроить…»

Дардаке не сказал всего этого, только подумал. Мальчик еще не научился так долго и так свободно говорить. Он понимал, что такое усталость, голод, холод, болезнь, старость, слабость, но сегодня отец заговорил о тукýме — униженности, а этого слова мальчик понять не мог и не знал, что пророчит ему его отец. Что за угроза слышится в его словах? О какой «судьбе» он предупреждает? Какой такой «рок» над ними висит? Сказка это или правда?