Сын Розовой Медведицы - [17]

* * *

С приближением осени характер Розовой Медведицы стал заметно меняться. Она становилась спокойнее, апатичнее и не так остро, неусыпно, как раньше, следила за Хуги. Его судьба как бы перестала ее волновать.

Хуги еще ни о чем не знал, но дальнейшая судьба его была уже предопределена. Розовая Медведица снова готовилась стать матерью. Будь Хуги действительно медвежонком, все было бы проще. Он залег бы с нею в берлогу, а затем в качестве пестуна продолжал бы составлять одну семью и на будущий год вместе с ее новым выводком. Но Хуги, сумевший постичь медвежий образ жизни, не в силах был постигнуть одного — зимней спячки. Он просто умер бы с голоду или замерз в бесплодных поисках пищи зимой. Только новое кочевье на юг могло спасти его. Но он привык во всем полагаться на Розовую Медведицу, а свой собственный кочевой инстинкт еще не развился в нем.

Как-то (это было уже в сентябре) Розовая Медведица выкопала сурка. Сурок был большим и жирным — до пяти килограммов. Его хватило бы Хуги раза на два. Но она вдруг не захотела с ним поделиться. Когда он по привычке смело потянул у нее из зубов свою долю, она наградила его крепкой затрещиной, а затем, зажав сурка в пасти, повернулась и ушла на скалистый мыс.

Хуги, жалобно поскуливая, заковылял к Полосатому Когтю, который все видел. Для него-то все было ясно. Медведица так должна была поступить, готовя себя к спячке. Однако сам он поступил иначе. В этой огромной косматой туше все-таки было доброе сердце. Полосатый Коготь понимал, что Хуги мал и неопытен и ему надо помогать. И когда он вскоре откопал сурка, то не стал его есть, а положил перед мальчиком и лег неподалеку, вытянув морду и поглядывая на него спокойными глазами.

Хуги сперва набросился на зверька, но потом, помедлив, поднес его к вытянутой морде Полосатого Когтя. Какими же ласковыми огоньками заискрились умные, внимательные глаза медведя! Он дружески заурчал, лизнул Хуги в нос, и они оба, степенно и не торопясь, уступая друг другу, начали есть.

Умудренный жизнью медведь всю свою привязанность к Розовой Медведице теперь перенес на мальчика.

Она все чаще уходила от них, заставляя Хуги тосковать по ней и звать Полосатого Когтя идти по ее следу. Может быть, он тосковал бы по Розовой Медведице дольше, но тут произошло одно удивительное событие, которое наконец дало ему почувствовать самостоятельность. Памятуя уроки Полосатого Когтя, Хуги разыскал как-то на поляне сурчиную нору и терпеливо залег. Это было незадолго до вечера, когда сурки, повинуясь какому-то побуждению, вылезают из нор и до самого заката солнца тонко пересвистываются между собой.

Полосатый Коготь в это время разрывал в отдалении дерн, ища под ним червей и личинок. Он был сыт, и раскапывать сурчиную нору ему не хотелось: это был все-таки нелегкий труд.

Хуги повезло. Сурок высунул из норы голову и тут же был схвачен за пышный загривок. Зверек надулся, уперся лапами и ни за что не хотел вылезать, но Хуги одолел его и вытащил. Это была первая охота на живого зверя, которая увенчалась успехом. Более года понадобилось, чтобы постигнуть один из ее секретов, и постигнуть не в игре, не в забаве, а в истинном стремлении добыть пропитание и утолить голод. Как делают все дети, когда им что-нибудь удается, Хуги понес сурка Полосатому Когтю, чтобы показать свою первую добычу.

Увидя в руках Хуги убитого зверька, Полосатый Коготь благодушно заурчал, замотал головой, помахивая ею сверху вниз, а затем признательно лизнул мальчика в щеку. Сурка они съели вдвоем, а потом, напившись из ключа, до ночи резвились на поляне, борясь друг с другом и катаясь по траве.

Через два дня Полосатый Коготь повел Хуги на юг, беря направление на горы, покрытые вечным снегом.

8

По соседству с владениями Розовой Медведицы, в еловом урочище, высился каменный кряж. На самой его вершине, далеко видная отовсюду, стояла, побитая грозами, одинокая Старая Ель. Природа вознесла ее выше других деревьев и сохранила дольше остальных, и оттого она казалась главой всех тех елей и елок, что росли у подножия. Природе было угодно вырастить на каменном кряже именно ее, а не сосну, которые тоже здесь росли вперемежку. И это было разумно. Стержневой корень сосны не сумел бы расщепить толщу камня и укрепить стойкость ствола; ель же не имела корня, а всем своим корневищем, похожим на щупальца осьминога, укрепилась за камни, раздирая их по слоям и снова опутывая корнями. Постепенно под нею появилось полое место. Оно разрасталось, делалось глубже и наконец стало дневным убежищем дикобразов.

Старая Ель доживала третью сотню лет. Она многое повидала на своем веку. Выдержала не одну бурю, устояла против трех прямых попаданий молнии, ее не раз секло градом, но старушка продолжала жить. Она даже была красивой, по-своему, по-старчески.

Когда-то в молодости это было стройное дерево, темно-зеленое, почти до синевы, с серебристым оттенком. И издали оно казалось парчовым шатром, унизанным красными мелкими шишками. Но шло время, и дерево набиралось силы и крепости, меняя через каждые семь лет зеленое одеяние на более светлое. Менялись и шишки. Они стали коричневыми и большими, а затем просто блестящими и огромными, тяжело свисающими вниз. Два раза за это время с белых пиков, напоминающих верблюжьи горбы, спускался ледник. Он уничтожал на своем пути все живое. Гибли звери, гибли альпийские луга, погибал лес. Но Старая Ель и тут уцелела. Она стояла на самой вершине, и ледник не смог до нее дотянуться.