Сын Ретта Батлера - [8]

— Никогда. Что ты!

— Смотри у меня.

Уэйд рассмеялся.

— Ма, а ты ведь забываешь, что я уже тоже не мальчик.

— Если бы я об этом вспомнила, уши стоило надрать мне. Для матери ты всегда ребенок. Я бы и сейчас тебе запросто поменяла пеленки.

Представив себе, как мать ему, взрослому мужчине, меняет пеленки, Уэйд засмеялся еще сильнее.

— Ничего смешного! — улыбнулась и Скарлетт. — Вы все это тоже поймете когда-нибудь. Вот погоди, твои Сэм и Сара вырастут…

— Да, ма, все хотел тебе написать, да как-то руки не доходили. Ты мне подробно расскажи вот что: кому принадлежит Тара, откуда она вообще взялась, что у нас с отцовскими акциями, где у нас еще есть земля и все такое…

— Так. Интересно. Ты что, собираешься со мной судиться? — несколько растерянно спросила Скарлетт.

— А! Конечно… Странные вопросы, да? — рассмеялся Уэйд снова. — Да нет же, конечно. Просто приезжал к нам государственный инспектор земель и долго и нудно меня расспрашивал — кто владелец Тары да откуда? А я баран бараном, меня это и не интересовало никогда.

— Прости, это моя вина. Тебе надо просто забрать отсюда все бумаги.

— Можно забрать, конечно, но я думаю, больше этот чиновник не появится.

— Нет-нет, забери. А лучше вот что. Мы завтра же пойдем к нашему нотариусу, и он тебе растолкует все вопросы. Я и сама в них мало что смыслю. Одно я знаю точно, сын, Тара была, есть и будет нашей всегда.

— Я вот что подумал, ма, а не попробовать ли мне перейти на табак? — перескочил вдруг на другую тему Уэйд.

— Ты что, собираешься курить? — испугалась Скарлетт.

— Нет. Я собираюсь табак выращивать.

— Ни за что! На нашей земле всегда рос хлопок. Ты сам говоришь, это стабильно.

— Так-то оно так… — задумчиво произнес Уэйд. Он не стал спорить с матерью. Все равно ее не переубедить. Скарлетт остается сама собой. Это несгибаемая женщина.

Превращение в мужчину

До самого позднего вечера Джон бродил по улицам Нью-Йорка. Устал неимоверно, но настроение его, мрачное с самого утра, улучшилось и стало почти что радужным. Ему нравился город. Нравились суетливые улицы, тысячи экипажей, пестрые надписи на магазинах и ресторанах, нравились независимые с виду дамы, которые смело шагали по людным улицам, ведя на поводках собак и даже кошек. Ему нравился запах многочисленных лотков с горячей картошкой, снующие негритята с газетными кипами, орущие какую-то бессмыслицу, вроде: «Муж, жена и любовник решили жить дружно!» Джон с восхищением смотрел на статных полицейских в строгой черной форме, поигрывающих толстыми дубинками, на парикмахеров, ловко бреющих и стригущих солидных мужчин. Словом, ему нравилось все. Даже огромные коробки домов, даже горящие мусорные баки. Джон с удивлением и радостью чувствовал, что город не то чтобы восхитил его, город лег ему на сердце. Как что-то родное, как известное с самого детства. Это чувство было тем более странным, что Джон никогда не был в больших городах. Но в Нью-Йорке, казалось, родился. Это был его родной город. Он чувствовал себя здесь вовсе не приезжим, а старожилом. Он хотел в этом городе жить и умереть. Он был в этом городе дома.

Уже к ночи вспомнил Джон и о том, что именно дома у него пока что нет. Вспомнил не с ужасом, даже не с озабоченностью, а с радостью. Он знал, что дом у него будет, стоит только зайти в первую же попавшуюся дверь и сказать:

— Добрый вечер, сэр, я хотел бы снять комнату у вас.

— Почему, собственно, у нас? — удивился толстый седой господин, открывший Джону. — Разве ты где-нибудь видел объявление, что в доме сдаются комнаты?

— Нет, сэр. Мне просто понравилась ваша дверь.

Господин внимательно осмотрел свою дверь и пожал плечами.

— Дверь как дверь. Чем же она тебе понравилась?

— Меня зовут Джон Батлер. Я приехал из Джорджии. Собираюсь жить и работать здесь. Мне нужна комната. Я увидел вашу дверь…

— И она тебе понравилась, — перебил хозяин. — Это я уже слышал, только вот чем?

— Это настоящая нью-йоркская дверь, — сказал Джон абсолютно искренне.

Хозяин еще раз посмотрел на дверь, улыбнулся и сказал:

— Заходи, парень. У меня найдется комната.

Джон даже не удивился. Он удивился бы, если бы хозяин не пустил его.

Хозяина, кстати, звали довольно чудно — Ежи Зелински. Потом он рассказал Джону, что переселился в Америку из Польши. Бросил там все и поехал искать счастье в далекой и загадочной Америке. Вскоре Джон уже перестал удивляться, когда встречал людей со славянскими, испанскими, итальянскими, индийскими и даже японскими именами. Перестал удивляться незнакомой речи, даже незнакомым надписям на магазинах. В Америке, как на корабле Ноя, было каждой твари по паре.

Ежи провел Джона на второй этаж и показал небольшую комнатку с окном, выходящим во двор. Здесь стояли железная кровать, стол на хилых ножках, гнутый стул, умывальник и тумбочка, крашенная белой краской.

Даже эта убогая обстановка показалась Джону великолепной.

— Отличная комната! — сказал он.

— И стоит недорого — три доллара в неделю, — улыбнулся Ежи. — Но придется, сынок, платить вперед.

Радужное настроение Джона как рукой сняло. Денег у него не было ни цента.

Он растерянно обернулся к хозяину и сказал:

— Сэр, у меня нет денег.