Сын предателя - [9]

 В годы становления пролетарского искусства были развенчаны мастера прошлого, подняты на щит пленерная живопись, когда одним мазком можно было изобразить всю ногу или руку, не говоря уже о бровях портретируемого. Скульптуры рабочего и колхозницы в непотребной робе заслонили шедевры царской монархии. Все эти "голиафы" и "афродиты" советской эпохи заполонили музеи, парки, улицы, включая вождей и членов Правительства, меняющихся по причине возраста.

 Художники, скрупулёзно выписывавшие детали лица, одежды и, конечно же, листочков, травинок, преследовались художниками нового, реалистического искусства и обзывались "фотографами".

 Новизна в искусстве скрывала несостоятельность, проще говоря, бездарность.

глава 5

 Солдат, раненый в голову, умер, когда они с Фёдором тащились по колено в воде через бесконечное лесистое болото, в первый же день. Если бы не сломанная рука, Фёдор мог бы ещё вынести несчастного сержанта на один из редких сухих бугорков. Но уж так случилось - сержант упал в эту поколенную жижу и захлебнулся мгновенно. Фёдор отчаянно тащил парня или, скорее, труп несколько десятков метров, старательно держа его голову над водой.

 Но это зеркало воды простиралось за все ближние и дальние стволы чахлых осин, лип и редких берёз без признаков травяного покрова! Обессилевшего Фёдора напугал окрик, раздавшийся позади:

 -Стой, солдат, погоди!

 Фёдор от неожиданности разжал пальцы, и тело сержанта с тихим всплеском погрузилось в воду.

 -Э, да ты, никак, мёртвого тащишь? - раздался незлобный голос. Фёдор оглянулся и увидел мужика в утлой плоскодонке.

 -Извиняй, но могу взять только живого, - продолжал мужик, не отводя, между тем, ствол винтовки от направления в сторону Фёдора. Только спустя несколько мгновений до Фёдора дошло, что сержант всё ещё в воде. Он быстро наклонился, схватил солдата за гимнастёрку, потащил на себя. Но тело стало каким-то тяжёлым, неподатливым и никак не хотело отрываться от водной глади.

 -Что я теперь делать-то буду? - вслух пробормотал Фёдор.

 -А ничего! Прыгай в лодку, поплывём дальше, - проговорил мужик. - Места здесь гиблые, неровён час, утонешь и никто не узнает, где могилка твоя! - пошутил лодочник. - Ему ты всё-равно ничем не поможешь. Садись, а то раздумаю!

 -Погоди немного, - попросил Фёдор, и быстро подтащил тело солдата к лодке.

 -Погрузи его, а я пойду следом. Авось, не утону.

 В лодке уже лежали винтовки, за которыми мужик, видно, плавал на место боя. Была тут и немецкая амуниция, и гранаты. Хозяин лодки посмотрел на руку Фёдора, притянутую к груди ремнём, прикинул в уме, что чуть что справится и без винтовки, схватил труп за плечи и заволок в лодку. Потом посмотрел осадку лодки и, крякнув, неуверенно сказал:

 -Ладно уж, чего там, залезай тоже. Как-нибудь доберёмся.

 Добрались они скоро до какого-то партизанского отряда. Вернее, это были жалкие остатки разных полков или рот, может и взводов или группа счастливцев, не попавших в плен к немцам. Странно было их видеть Фёдору, но и этим солдатам младший лейтенант показался тоже странным. Народ был более похож на сбежавших с поля боя, чем на патриотов, готовых грудью постоять за Отчизну.

 -Ну, лейтенант, как командовать  будешь? Руку-то выправлять надо! - сказал мужик, привёзший Фёдора. - У нас тут лекарь только домашний есть. Спирт в рот и никакого наркоза. Автомат тебе пока без надобности. Завтра лечиться будем. А сегодня солдатика похороним. Почестей не будет, патроны беречь надо. Да и стрельба нам теперь не нужна. Отсидеться бы.

 Фёдор с благодарностью принял краюшку хлеба, стакан прокисшего молока. Сам сбросил с плеча вещмешок, который изрядно намок за время путешествия, перед группой солдат. Содержимое хотя и потеряло свой аппетитный вид, но десятку солдат хватило, чтобы "заморить червяка". То ли народ собрался молчаливый, то ли все не отошли от ужаса недавних боёв, пили и жевали молча, не глядя друг другу  в глаза.

 Яму выкопали неглубокую, но всё равно выступила вода. Документы отдали Фёдору, какие были у сержанта, сделали холмик, воткнули колышек, на котором химическим карандашом  начиркали фамилию, зная наверняка, что ненадолго это писание сохранит природа.

 Шалаш был слеплен под руководством мужика, который дал приют Фёдору в плоскодонке. Честно говоря, вызывал он у Фёдора серьёзные опасения. Слишком свободно чувствовал себя этот человек околопенсионного возраста среди вчерашних бойцов Красной Армии. То ли народ подобрался не боевой, и никто не хотел высовываться, то ли сам мужик был из тех коммунистов, которых руководство оставляло для подрывной деятельности в тылу врага. Пока этого Фёдор не почувствовал. Но выбора не было. С такой рукой, кости которой надо было как можно скорее выправлять, недолго было превратиться в инвалида, не то, что воевать.

 Утро не сулило ничего хорошего. Всю ночь ныла рука. Фёдор стал бояться врачебных экзекуций после неудачного падения с лошади на границе, всю ночь не спал. Его обмывало нездоровым потом, хотелось вытереть спину, но любое движение причиняло острую боль.

 Солнечный луч проник во входное отверстие. Народ зашевелился, по одному стали выползать наружу.