Сын парижанина - [49]

Истерзанные шипами, ежеминутно натыкаясь на камни и деревья, друзья молчали.

Так прошло часа два. Наконец Бо негромко свистнул. Измученные молодые люди задыхались, пот покрывал их лица, и они охотно остановились. Беглецы были в роще деревьев с широкими, гладкими, мясистыми листьями.

Бо сорвал их целую охапку, растер в руках и сочной мякотью с силой натер ноги Тотора.

— Понятно, — тихо, как вздох, сказал француз. — Чтобы помешать псам учуять нас? Так, старина?

— Да, — ответил австралиец.

— Как, — спросил потрясенный Меринос, — он говорит по-французски?

— Лучше учебника, — ответил Тотор, — а по-латыни — как покойник Цицерон[150].

— Невероятно!

— Тсс, — шепнул Бо, не обращая внимания на похвалы.

Все трое стали натирать себя с ног до головы листьями, из которых бежал липкий сок со странным, неожиданным запахом, и это заставило неисправимо болтливого Тотора сказать:

— Пахнет хлебом, вынутым из печки. Вот бы поесть!.. И от этого исчезнет наш аромат?

— Тсс, — опять прошипел австралиец, явно волнуясь.

— Все, проглатываю язык и работаю.

Наконец кожа и одежда обильно пропитались соком. Бо снова повел своих юных друзей через поросли, тихо посмеиваясь при мысли, что собаки скоро потеряют след, и тогда можно будет отдохнуть.

А это было необходимо! Измученный усталостью и голодом Меринос, несмотря на возбуждение, едва стоял на ногах. Он спотыкался на каждом шагу и давно бы упал, если бы добрый Тотор не поддерживал его, хотя и сам держался из последних сил.

Весь превратившись в слух, раздвигая руками ветки, Бо молча расчищал дорогу. Молодые люди шли за чернокожим, задавая себе вопрос, долго ли еще продлится бешеная гонка.

Было около двух часов. Стояла чудная, теплая, благоухающая ночь. Внимание, лесная поляна! Почва стала сухой, каменистой, но идти по ней было все же удобно. Прошли еще немного. И вдруг перед ними встала стена исполинских деревьев. При свете звезд можно было различить их чудовищные стволы, настоящие башни, над которыми раскидывались широкие кроны.

Бо засвистел, Тотор понял и тихо сказал:

— Да, остановимся, мы на краю света. Можно вздремнуть, старина?

— Да, спите, — ответил австралиец.

Молодые люди повалились у подножия громадного эвкалипта, от которого исходил приятный запах, и заснули свинцовым сном.

Неутомимый Бо уселся подле них, прислушиваясь и наблюдая.

Лай прекратился. Вероятно, собаки потеряли след беглецов; раздавались только обычные ночные звуки. Хотя бы небольшая передышка, пока погоня прекратилась. Но для того, кто хорошо знает хозяина, ясно, что она возобновится с первыми лучами солнца и будет еще более ожесточенной.

Бо дал молодым людям крепко поспать целых три часа.

Вот проснулись попугаи, притаившиеся на вершинах самых высоких деревьев. Горизонт слегка побледнел. Ночь подходила к концу. Австралиец разбудил своих спутников, которые зевали и потягивались, не желая просыпаться. Он резко потряс их и при свете еще далекой зари показал Тотору на самое высокое, толстое дерево.

Тотор очнулся, но Меринос, блуждая взглядом по сторонам, еще ничего не видел и не слышал. Парижанин понял выразительное движение руки Бо и удивленно спросил:

— Ты хочешь сказать, что нужно забраться на дерево?

— Да, да, забраться!

— Если б я тебя не знал, подумал бы, что ты меня дурачишь! — заметил француз.

— Я сказал: забраться…

— А ты случайно не сошел с ума? Посмотри, твое дерево — высотой около семидесяти пяти метров, на треть выше колонны[151] на площади Бастилии… страшно толстое, а ветви начинаются только в пятидесяти метрах от земли… И гладкое, как корка тыквы!

Австралиец пожал плечами, будто говоря: «Это безразлично». Он, пожалуй, был скуп на слова и не склонен к свойственному ему в опьянении нервному словоизвержению, которое позволило французу узнать тайну этой странной личности. Преображение произошло слишком недавно, и, несмотря на постоянные усилия Тотора, языковые навыки новообращенного еще не развились.

Бо говорил мало, но постоянно действовал. Он огляделся вокруг, потом, уже не обращая внимания на парижанина, встал и в несколько прыжков, которым мог позавидовать кенгуру, очутился подле тонких, похожих на бамбук, растений с синеватыми листьями. Их стебли достигали порой свыше пятнадцати метров и грациозно клонили свои метелки.

Немного знакомый с ботаникой, Тотор узнал в этом растении так называемый ротанг, calamus australis, австралийский тростник. Не толще пальца, как бы сплетенный из прочных нитей, он надежней, чем стальной трос, и не порвется, даже если на нем подвесить тысячекилограммовый груз.

Бо выбрал на ощупь одно из здоровых растений высотой метров в двенадцать, наклонился и своими волчьими зубами надкусил его сначала с одной стороны, потом с другой, несколько раз перегнул, наконец сильно дернул. Странное дело: прочный стебель лопнул, как нитка.

Бо торопливо завязал узел на одном из его концов и бегом вернулся к наблюдавшему за ним Тотору. Остановившись, негр натер руки и ноги пылью, чтобы не скользили, и встал у подножия гигантского дерева. Левой рукой он схватил узел и бросил тонкий и гибкий стебель кругом чудовищного ствола. Растение, послушное этому вращательному движению, обвило ствол, и Бо ловко схватил его на лету правой рукой. После этого австралиец накрутил гибкий стебель спиралью на предплечье и зажал его в руке.