Сын отца своего - [4]

— Эх! И мой срезался, — услышал генерал за спиной приглушенное восклицание и догадался, что вырвалось оно у красивого офицера с повязкой дежурного.

— М-да, — сердито проворчал Степанян, и тотчас деревянный настил площадки заскрипел под его тяжелыми шагами.

— Кто готовил машины к стрельбе? — спросил Тулупов.

— Лейтенант Ермаков, товарищ командующий, — мгновенно отозвался молодой офицер.

Тулупов поморщился:

— У меня есть звание, товарищ старший лейтенант.

Тулупов не любил, когда его именовали «товарищ командующий», как бы отделяя от других подчиненных ему генералов. И все же он вряд ли бы сделал замечание, не улови в голосе дежурного торопливое желание отвести возможную угрозу от самого себя и присутствующих на вышке.

Старший лейтенант Линев виновато покраснел. Ордынцев окатил его ледяным взглядом, осведомился:

— Прикажете вызвать, товарищ генерал-полковник?

— Да, пожалуй, — кивнул Тулупов, хотя вызывать никого не собирался и согласился теперь лишь ради возможности познакомиться с одним из молодых офицеров, который служил в подчиненных ему войсках.

В ответ на громовой зов усилителей к вышке бегом кинулся танкист в черной летней куртке. По лестнице дробно простучали сапоги, и на площадке возник он сам; ремень и портупея стягивали его фигуру так, что она казалась отлитой из темного металла, черный нимб шлемофона оттенял бледноватое, едва тронутое загаром лицо, а брови и ресницы были отбелены солнцем, и потому глаза казались неправдоподобно синими.

Ладонь у лейтенанта была маленькая, но такая сильная, что Тулупов, усмехнувшись, спросил:

— Какой у вас разряд?

— Первый. По многоборью.

— Ого! Значит, в тире вы бьете точнее, чем на полигоне?

— Не понимаю, товарищ генерал-полковник. — Лейтенант смотрел по-прежнему твердо, и спокойный взгляд его, видимо, вывел полковника Степаняна из состояния внешнего равновесия.

— «Не понимаю»! Ишь какой недогадливый! Кто выверял прицелы и пристреливал пулеметы?

Лейтенант смутился, но лишь на мгновение.

— Дело не в пристрелке и выверке, а в беспомощности некоторых наводчиков, товарищ полковник.

— Ишь ты! За наводчиков спрятался. Есть на кого вину свалить! — кипел Степанян, не замечая укоризненных взглядов командующего.

Тулупов не хотел осаживать врио комдива в присутствии его подчиненных, хотя он очень не любил, когда начальники демонстрируют свое плохое настроение. У полковника достаточно власти над лейтенантом, чтобы не прибегать к силе голоса.

— Так в чем же, по-вашему, беспомощность наводчиков? — перебил Тулупов.

— В чем?.. Да вот в чем, товарищ генерал-полковник. Мы все время ведем борьбу за то, чтобы поразить мишень первым выстрелом. Отличное дело — ничего не скажешь. Если к нему с головой подходить. А мы к натаскиванию сползаем. Полигон у нас один, расстояния на нем до метра выверены, все бугры и лощины наперечет известны. И ничего удивительного, если наводчики наши за одну-две стрельбы привыкают прямо от линии красных столбиков первым снарядом сносить мишень. Хлоп — и вся пушечная стрельба, А попади они в незнакомую обстановку? Сбейся прицел в атаке? Хватит у них соображения в один миг огонь скорректировать?.. Я так понимаю: борьба за первый поражающий выстрел — это борьба за каждый поражающий выстрел. Вот я и решил хотя бы на одном танке проверить, чего стоит натаскивание, если первый снаряд пойдет за молоком… Стрельба-то сегодня тренировочная, а не зачетная.

— Значит, вы умышленно сбили прицел? — озадаченно спросил Тулупов.

— Так точно.

Степанян раздраженно пристукнул ладонью по перилам площадки.

— И он говорит об этом, как о невинной шалости ребенка! Вам что, танкострелковых тренировок мало?

У Ордынцева губы сомкнулись в тонкую полоску, кадык нервно шевельнулся на темной шее.

«Ну, держись, лейтенант», — подумал Тулупов.

— На танкострелковой, товарищ полковник, каждый наводчик знает, что ошибки могут вводиться умышленно, там он скорее сообразит, в чем дело. А не сообразит, тоже сильно не опечалится: там можно повторить. Здесь не повторишь, и урок лучше запомнится.

Тулупов смотрел на лейтенанта с возрастающим интересом:

— Вы хоть командира-то роты поставили в известность?

— Никак нет, товарищ генерал-полковник, не поставил.

— Почему?

— С третьего направления должен был стрелять только мой взвод. Но в последний момент нас в конец отодвинули.

Ордынцев кивнул, подтверждая.

— И все же в таких случаях командира роты, к тому же и руководителя стрельбы, предупреждать вы обязаны.

Лейтенант молчал.

— Ясно, — сказал Тулупов неопределенно, и в слове этом присутствующим послышалось только одно: ясно, Ермаков — своевольник. А между тем самому Тулупову ясно было совсем другое: доложи лейтенант Ордынцеву, тот наверняка отверг бы затею Ермакова, да еще взгрел бы в придачу. Рассчитывал ли Ермаков, что его поймут и без слов, или ему все равно, раз дело сделано, но Тулупов оценил молчание.

— А скажите-ка, товарищ лейтенант, — подал голос несколько отошедший Степанян, — вы готовы взять на себя ответственность, если рота сегодня срежется и получит двойку? Хотя и не зачетная, а все же стрельба!..

— Я, товарищ полковник, готов отвечать за все последствия моих поступков. Другому меня не учили. Только никто больше не срежется, если с третьего направления разрешат стрелять моему взводу.