Сын охотника на медведей - [45]

Говоря об особых способностях разведчика, стоит особо упомянуть о его остром слухе. Вот за ближайшим кустом притаился враг, вот он поднимает ружье, чтобы прицелиться в приближающегося всадника, но при этом случайно задевает прикладом пуговицу своей куртки. И даже этот едва различимый звук не останется без внимания разведчика, который весь обращен в слух! Короткий, быстрый взгляд в заросли — рука вцепляется в поводья, всадник в момент выбрасывается из седла, но оставляет на нем одну ногу. Свободной рукой хватается он за шейный ремень поводьев, благодаря чему его тело, прикрытое корпусом животного, становится неуязвимым для пуль врага, а конь, внезапно пробудившийся из мнимой летаргии, делает два-три прыжка в сторону, растворяясь вместе с седоком в чаще либо пропадая за ближайшими кустами. Не проходит и двух секунд — времени вовсе недостаточного, чтобы противник хорошо прицелился, — как теперь у него самого появляются основания позаботиться о собственной безопасности.

Именно такие опытные и умелые разведчики скакали сейчас впереди шошонов, удалившись от них на приличное расстояние. Во главе основной группы находились Олд Шеттерхэнд, Виннету и Черный Олень. За ними следовали белые с Вокаде и Бобом.

Последний так и не выучился держаться в седле, несмотря на то, что в нынешнем походе у него была масса возможностей для упражнений в верховой езде. Кожа на ступнях его ног не выдержала долгой скачки. Он весь превратился в живую рану и выглядел теперь еще более жалко, чем прежде. Беспрестанно издавая стоны, он соскальзывал то в одну сторону, то в другую, охал и стонал на разные лады и божился, корча ужаснейшие гримасы, что заставит сиу поплатиться за свои муки, дескать, всех их будет ждать мучительная смерть у столбов пыток.

Чтобы хоть как-то облегчить положение, Боб соорудил себе из голубой травы подстилку. Но поскольку ему не удалось крепко закрепить ее на спине животного, время от времени она съезжала назад, а он, естественно, вместе с ней и с почти фатальной закономерностью шлепался на землю.

Даже у обычно серьезных и молчаливых шошонов это вызывало веселую улыбку, а стоило одному из них, немного понимавшему английский, назвать чернокожего Слайдинг Бобом — Скользким Бобом, как это прозвище тотчас перешло из уст в уста, и впоследствии индейцы охотно пользовались им.

До сих пор линия горизонта на западе казалась сплошной и ровной. Теперь же глаз мог различить далекие изломы — вдали лежали горы, но вовсе не призрачно-голубоватые с размытыми очертаниями, а имеющие четкие контуры, несмотря на большое расстояние, которое необходимо было преодолеть, прежде чем достичь их подножий.

Воздух в той местности настолько чист, что любые предметы, удаленные друг от друга на многие мили, кажутся очень близкими, и люди заблуждаются, думая добраться до них за несколько минут. При этом атмосфера так заряжена электричеством, что, если два человека касаются друг друга руками или локтями, тотчас проскакивают заметные и ощутимые искры. Индейцы сонорской языковой группы называют это явление мох-ав-кун, то есть «огонь москита». Электрическое напряжение, как известно, стремится к балансу, который находит в разрядке, а потому зарницы сверкают здесь беспрерывно, хотя на небе нигде, даже на горизонте, не видно ни облачка. Часто кажется, будто все вдали охвачено пламенем, но это на самом деле не опасно ни для людей, ни для животных. Лишь только прерию окутывают сумерки, непрерывное свечение и накал электричества в атмосфере рождают поистине неописуемые картины; даже грубая душа привыкшего к подобным представлениям вестмена не может устоять перед очарованием увиденного. Он, всегда полагающийся только на свои силы, чувствует себя маленьким и бессильным перед таинственными явлениями. То же самое ощущает и индеец. Ве-куон-пе-та-вакан-шецах — «огонь вигвама Великого Духа»— так называют зарницу сиу. «Маниту анима аваррентон!»(«В молнии я видел Маниту!») — говорит индеец из племени юта-змееногих, когда сообщает своим о том, что озарило его путь.

Но для краснокожего в случае войны эти электрические разряды могут стать очень опасными. Ведь индеец верит, что воин, убитый ночью, навсегда обречен жить в Стране Вечной Охоты во мраке. Поэтому он пытается по возможности уклониться от ночной схватки и нападает преимущественно на рассвете. Но погибший в «огне вигвама Великого Духа»— в зарнице — не ступает на том свете по темному пути; для него охотничьи и боевые тропы залиты светом. Вот почему индеец не боится при свете трепещущей зарницы идти размашистым шагом, за что бывает вынужден поплатиться скальпом, а то и жизнью. Та же участь может, разумеется, постичь и просто любого другого несведущего человека.

Малыш Фрэнк никогда до сей поры не наблюдал в ясном небе непонятных ему подобных явлений. Поэтому он не преминул заметить ехавшему следом Толстяку:

— Герр Пфефферкорн, вы там, за океаном, в Германии, были гимназистом и, пожалуй, можете вспомнить кое-что из ваших психизических уроков. Отчего это тут, собственно, все так светится и сверкает?

— Уроки не «психизические», а физические, — поправил Толстяк, вполне понимая, что это замечание может вывести из себя самодовольного саксонца.