Сын леса - [54]

Тропа была хорошо видна в призрачном таинственном свете. Струилась сверху прохлада. В привычном движении воздуха появился запах снега и зимы.

«Надо бы стены законопатить», — подумал Алик, присаживаясь возле журчащего в темноте ручейка. Представились в ночи колючая проволока, холодная затхлость казармы и Аннушка.

Кустарник вдоль ручья бросал на золотящуюся землю длинные, шевелящиеся на ветру тени. Алик вдохнул: казалось бы, колонисты за дурака держали, морочили всякими бреднями, в которые сами не верили, устраивали за его спиной темные делишки — разве не вправе он считать себя обиженным? Все, что случилось — справедливо. Но, отчего так пакостно на душе? Отчего Лешка так жалок, хоть и пыжится из всех сил показать себя хозяином? И Байсаур как-то осиротел, опростился. И ему представилось вдруг, что живут они, он и колонисты, одной деревней, каждый в своем доме, каждый сам по себе и все вместе. Живут и свято и грешно, и любя и ссорясь, но зная одно, они — свои. И что бы там ни было: радость и нужда — они друг другу помогут.

Алик даже хохотнул, представив Татьяну безалаберной многодетной матерью, черноглазого Тимоху — деревенским забулдыгой, а себя полюбовником его жены — Анюты. «Эх, туфта все это! — поднялся, тряхнул головой. — Траву резать надо!»

Пропадали драгоценные солнечные дни. Утром он хотел пойти на склон, но, осмотрев в бинокль Башню, раздумал: показалось ему, что из-под карниза, под которым был вход в лебедочную камеру, курился дымок. Вдруг кто-нибудь там остался? «За день обернусь», — решил Алик и стал собираться.

Он даже не пытался подняться вверх по кулуару, где колонисты натягивали трос: отправился кружным путем через грибные места, которыми в этом году так и не воспользовался. Кое-где среди деревьев, на желтой траве уже белели хрупкие корочки снега.

Еще издали Башня показалась нежилой: основание скалы было припорошено белой крупкой, чаша водохранилища затянулась ледком. Не было даже будки от электростанции — вместо нее квадратная яма с обвалившимися краями. Алик шагнул в скальную трещину прохода, и в чистом альпийском воздухе почувствовал запах дыма, дух брошенного жилья. Он едва не споткнулся о пустоту в скале: небо над головой, изрытая площадка под ногами. Скальные стены с пятнами копоти. Черный провал бывшего камина. Проем в стене, на месте лебедочной камеры, был завешан пологом палатки. Алик приподнял ее край. Кто-то шевельнулся в полутьме.

— Заходи, террорист! — раздался простуженный голос Виктора.

Алик, пригнувшись, шагнул в полумрак. Посередине грота стояла круглая жестяная печка, какими пользуются чабаны на летовках. В углу, на спальном мешке, сидел бывший его компаньон. К скале был прислонен знакомый дробовик.

В сухом месте на скале висела квадратная кожаная сумка с фотоаппаратами.

Посреди этой норы рядом с печуркой лежал бывший Ярило с отпиленным божественным достоинством, с изрубленной головой.

Алик сбросил рюкзак, сел на край спального мешка, закурил, не находя, о чем говорить.

— Я знал, что ты вернешься! — сказал Виктор.

— Получить свой участок не так-то просто, освоить — еще сложней, — в тон ему проговорил чикиндист, вытянул к печке мозолистые заскорузлые пальцы. — Леха — хозяйственный мужик. Построил внизу свинарник…

— Я ему помогал строить, — кивнул Виктор.

— Ты-то сам как? — тихо спросил Алик. — Я немного вмешался в вашу жизнь и все отчего-то перепугались.

— Мне чего бояться, — спокойно посмотрел на него Виктор. — Я наркотой не занимался… Пару раз вытащил Тимоху из-под ножа, а это не преступление с точки зрения уголовного кодекса. — Виктор окинул взглядом каменную конуру. — Вот, доем продукты, дожгу дрова и пойду куда-нибудь: Люда в городе, устроилась на работу, меня в одну приличную контору приглашают. Леха зовет на ферму работником-балдой, ты, наверно, тоже будешь что-то предлагать.

— Я на равных зову, в компаньоны, при освоенном участке, при построенной фанзе, — сплюнул под печку Алик. — Не в работники же… — Его начинало злить настроение товарища. — Думаешь, мне нравится траву резать? Да век бы я ее не нюхал. Но ведь это деньги, которые все время под рукой — пошел и сделал, сколько надо. И никаких начальников, никаких смен, инструкций. А когда деньги есть — если бы по уму их тратить — это же свобода. Хочешь, на этой неделе устрою тебе встречу с медведем? Знаю, где барс ходит — плевое дело выследить… Рысь! Шутя поймаю и к дереву привяжу. Ну, чего ты хочешь?

Виктор помолчал, опустив голову:

— Чего хочу? Понять кое-что хочу, — поднял усталые, слезящиеся от дыма глаза. — Каким бы глупым, каким бы унизительно нищим для своего возраста я ни был, как Людка сказала, но… Два года шляюсь в горах, а числюсь на работе, рабочий стаж идет, случись что — бюллетень оплатят, и образованием, и талантом не обижен, и какой ни жалкий, но есть у меня законный угол в родительском доме. У тебя ничего нет, еще и пьешь так отвратительно. А вот ведь, завидую… Все-то тебе ясно и понятно. И умишко твой, природный, оказывается покачественней нашего, замороченного образованием.

Алик пожал плечами, думая над его словами:

— А ты брось все, что у тебя есть в городе, и станешь таким же, да еще непьющим. Если сможешь, конечно. Среди лесных одиночек или пьяницы, или бичи со съехавшей крышей. Это ж как жить можно без бухла-то. И траву резать не надо — одни волки прокормят, — он раздраженно тряхнул головой: — Удивляюсь я иногда таким как ты, «котам», извини за правду. Что ты, что рыси с барсами, да и тигры, наверное, такие же — все Бог вам дал: здоровые, сильные, красивые, грамотные, не трусоватые — а духом слабы. Оттого они в Красной книге, а ты — в трех елках путаешься, от сытости, что ли такой?