Сын гетмана - [17]

Степь стлалась ровной скатертью, прерываемою рядами невысоких холмов; с них сбегали степные речки, терявшиеся в балках, лощинах, котловинах.

Войско подъезжало к одной из таких лощин.

Тимош ехал сбоку и тоже с напряженным вниманием вглядывался в окрестности. Вдруг ему показалось, что за одним из бугорков, опускавшихся в лощину, что-то мелькнуло. Могла быть и птица, но для птицы движение было недостаточно плавное... Тимош шепотом передал свое наблюдение Ганже. Прикрываясь рукой от солнца, старый казак взглянул в указанном направлении; его привычный глаз ясно увидал шагах во ста змейку, извивавшуюся, исчезавшую и опять появлявшуюся все дальше и дальше по направлению к лощине.

– Ишь, лихо его возьми, как улепетывает! – со смехом сказал Ганжа, показывая на черневшее пятно Павлюку и Аге-Мехмету. – Молодец Тимош! Теперь мы на следу; из этой лощины им некуда деться; они пойманы, как зверь в клетке.

– Ну, товарищи! Теперь уж не дремать! – воскликнул Павлюк. – Надо их окружить, зайти по ту сторону лощины, чтобы они не ускользнули от нас.

– Веди, атаман! – сказал Ага-Мехмет.

Он вполне доверял военному искусству Павлюка, не раз показавшего себя опытным вождем в битвах.

Тимошу стало немножко страшно; он знал, что эта битва решительная, что обе стороны будут биться не на живот, а на смерть, и боялся не столько за себя, сколько за своих друзей. Впрочем, он представлял себе и то, что его могут взять в плен, причем невольно вспоминались ему несчастные жены и дети буджаков; их брали в плен, как скот, сваливали связанных на телеги или на чайки и галеры и везли в Крым, а там делили их между собой, как военную добычу.

– Нет, живым не дамся! – думал он, крепко сжимая рукоять сабли.

– Дидусю, – спрашивал он Ганжу, – ведь негоже живому татарам в руки даваться?

– Негоже, сынку! Негоже! – отвечал Ганжа серьезно. – Да только они, эти буджаки, лях их возьми, с арканом ездят. Пока ты соберешься саблей себя по горлу полоснуть, а он уж и скрутил тебя и к седлу приторочил.

– Ой, как страшно, дидусю!

– Ну, Бог даст, мы их раньше скрутим! – весело ответил дед, пришпоривая коня.

Теперь скрываться было нечего. Летучие татарские отряды с диким гиком описывали длинную дугу вокруг лощины. Казаки же мчались прямо к ее входу.

Буджаки оказались в самом невыгодном положении: быстрота натиска помешала им приготовиться к бою. Кони их метались как бешеные; всадники топтали своих, спеша к выходу из лощины, но выход с обеих сторон был им отрезан. Небольшие кучки храбрецов столпились кое-где вместе, решив дорого продать свою жизнь и свободу. В орде было человек с тысячу, если не больше, и сломить ее оказалось нелегко; она состояла из записных бойцов-богатырей, искусившихся во всяких военных хитростях. Передовые наездники ее, богатыри, искусно заманивали казаков в лощину, как бы убегая от них, и вдруг на всем скаку прицеливались в них через левое плечо, пуская тучи стрел. Некоторые из них вступали в единоборство с врагом и, схватываясь с ним руками, старались или выбросить его из седла, или задушить его. Казаки уже более часу бились с татарами и не могли сломить их. Вдруг с противоположного конца лощины показался отряд Аги-Мехмета. Крутизна спуска заставила всадников быстро спешиться: проворно, как кошки, спустились они, цепляясь за траву и мелкий кустарник. Их было только несколько сотен; но дружный их натиск решил дело. Кривые сабли заблестели в воздухе, задние ряды буджаков дрогнули, бросились в противоположную сторону и смяли богатырей, дававших отпор казакам. Казаки воспользовались смятением: плотной толпой проникли в лощину, окружили там врага и схватились с ним врукопашную. Тимоша увлекло общее течение; он вместе с другими рубил направо и налево, как вдруг почувствовал, что зашатался в седле; в глазах у него потемнело: ему показалось, что он умирает.

– Татко, дидусю! Прощайте! – крикнул он и упал с лошади.

Схватка не длилась и получаса. Буджаков более половины перебили, остальных взяли в плен, согнали в кучу, как стадо баранов, перевязали ремнями и оставили под стражей нескольких казаков.

– Славно поработали, братцы! – сказал Ганжа казацким старшинам. – Мой птенчик тоже оперяется; я видел, как он рубил буджаков... Да где же он? Тимош! Гей, Тимош! Откликнись!

Но Тимошу трудно было откликнуться; бледный, распростертый лежал он без чувств немного в стороне от места главной схватки, где возвышалась целая груда убитых и раненых.

– Не видал ли кто хлопца? – с беспокойством спрашивал Ганжа, внимательно осматривая поле битвы.

Смольчуг тоже искал Тимоша и наконец наткнулся на него.

– Вот он! – крикнул молодой казак. – Никак убит!

Ганжа поспешно подошел к лежащему Тимошу; слезы потекли по его длинным седым усам, когда он приподнял с земли бледное помертвелое лицо мальчика.

– Сынку мой, сынку! – проговорил он. – Неужели я не спасу тебя?

Смольчуг между тем внимательно осматривал рану: одна стрела скользнула по левому боку и задела мальчика глубокой царапиной, другая засела в плече, хотя и не особенно глубоко.

– Жив будет, – проговорил радостно Смольчуг, насыпая на руку немного пороху из пороховницы и смешивая его со слюной.