Сын Человеческий - [46]
Неудивительно, что теперь многим Христос кажется неразрешимой загадкой. Можно даже понять тех, кто пытался рассматривать Его как миф, хотя эти попытки потерпели неудачу (cм. приложение). В самом деле, трудно предположить, что в Израиле был Человек, Который осмелился сказать: “Я и Отец — одно”; куда легче представить себе, каким образом греки или сирийцы соткали легенду о Сыне Божием из обрывков восточных поверий.
Язычники полагали, что боги иногда рождаются на земле и посещают смертных, но Иисус проповедовал в обществе, где подобные мифы никто не принимал всерьез, где знали, что Божество несоизмеримо с человеком. За эту истину ветхозаветная Церковь заплатила слишком дорогой ценой и слишком долго боролась с язычеством, чтобы измыслить Пророка, утверждавшего: “Я в Отце и Отец во Мне”. Пытались объяснить все ссылкой на св.Павла, который якобы создал догмат Воплощения. Но “апостол народов” был иудей до мозга костей и сам по себе никогда не пришел бы к идее богочеловечества.
Парадокс явления Иисуса в том, что Он — невероятен и в то же время Он — историческая реальность. Тщетно бьется над Его загадкой плоский “эвклидов” рассудок. Когда прославленного знатока античности Т.Моммзена спросили, почему он не упомянул в своих трудах о Христе, он ответил: “Я не могу понять Его и поэтому предпочитаю молчать”. Философ Спиноза, хотя и не был христианином, признавал, что божественная Мудрость “более всего проявилась через Иисуса Христа”[4]. Наполеон, много думавший в своем заточении о путях истории, к концу жизни говорил: “Христос хочет любви человека — это значит, Он хочет того, что с величайшим трудом можно получить от мира, чего напрасно требует мудрец от нескольких друзей, отец — от своих детей, супруга — от своего мужа, брат — от брата, словом, Христос хочет сердца; этого Он хочет для Себя и достигает этого совершенно беспредельно... Лишь одному Ему удалось возвысить человеческое сердце к невидимому до пожертвования временным, и при помощи этого средства Он связал небо и землю”[5]. “Язычник” Гете сравнивал Иисуса с Солнцем. “Если меня спросят, — говорил он, — соответствует ли моей натуре благоговейное преклонение перед Ним? Я отвечу: конечно! Я склоняюсь перед Ним, как перед божественным откровением высшего принципа нравственности”[6]. Индуист Махатма Ганди писал, что для него Иисус “мученик, воплощение жертвенности, божественный учитель”[7].
Таковы суждения историка, философа, политика, поэта, мудреца, размышлявших о личности Христа. Но если Он не миф и не только реформатор, то кто же Он? Не следует ли в поисках ответа прислушаться к тем, кто ходил с Ним по городам и весям Галилеи, кто был всего ближе к Нему, с кем Он делился самым сокровенным? А они на вопрос: “За кого вы почитаете Меня?” отвечают словами Симона-Петра: “Ты — Христос, Сын Бога Живого”...
Чтобы лучше понять самую суть этого исповедания, мы должны еще раз вернуться к далекому прошлому.
Моисеева религия зародилась вместе с идеей спасения. Первая заповедь Декалога напоминает, что Ягве освободил Свой народ, томившийся в неволе. Широкие массы чаще всего понимали спасение вполне конкретно, как избавление от врагов и стихийных бедствий. Пророки же одухотворили эту надежду, вложив в нее эсхатологическое содержание.
Согласно Библии, мир уже давно пребывает в состоянии упадка и нуждается в исцелении. Жизнь человеческая коротка, как сон, она проходит в бесплодной борьбе. Люди погружены в суету. “Рождаясь в грехе”, они неизбежно влекутся к гибели[8]. Как мало похоже это царство мрака и страданий на осуществление воли Божией!..
К подобным же выводам пришли и многие философы Запада и Востока. По их мнению, смертный — игрушка слепых страстей и обстоятельств; неумолимый рок господствует над всем, обрекая Вселенную биться в замкнутом круге.
Осознание несовершенства мира привело к развитию “учений о спасении”.
Их можно свести к трем типам.
Для одних (Платон) выход заключался в лучшей организации общества, для других (Будда) — в мистическом созерцании и бегстве от жизни. Оба решения объединяла, однако, общая предпосылка: ни человек, ни Божество не в силах внести радикальных изменений в устройство мира. Можно лишь достигнуть частичного облегчения страданий или надеяться на упразднение самого бытия (cм.: “У врат Молчания” и “Дионис, Логос, Судьба”. ). Третий тип сотериологии возник в Израиле и в Иране. Только там существовала уверенность, что зло одолимо, что в грядущем наступит преображение, которое есть высшая цель жизни человека. При этом персы считали, что Добро и Зло суть два равных полюса бытия, как бы два Бога-соперника, библейские же пророки отказались принять эту заманчивую теорию. Ягве явил им Себя как единый и единственный. Он “не сотворил смерти”, Его воля — привести все мироздание к гармонической полноте.
