Сын чекиста - [47]
Практикантов приняли гостеприимно, отвели палатку, сытно накормили.
Над горами висело раскаленное солнце. Высокое небо словно выцвело. Узкая, бурная весной горная речушка сильно обмелела, сейчас лениво журчала, выбирая между камнями дорогу полегче. Ее можно было перейти вброд в любом месте, и она не была помехой для работы строителей.
Практикантов послали на строительство дамбы. Работать было тяжело. Пот заливал лицо, грудь, жег глаза. С непривычки ныли руки, дрожали от напряжения ноги. Хотелось пить. Но чем больше пили, тем сильнее мучила жажда.
Неожиданно потемнело. Ущелье, словно крышкой, накрыла черная туча. Пронесся шаловливый ветерок, обдавая прохладой разгоряченные тела.
— Эге-гей! — радостно закричал Владимир. — Дуй, ветер! Дуй! Никого я так не люблю, как ветра-ветровея!
Сверкнула молния. Залпом мощной артиллерийской батареи раскатился в горах удар грома — и сразу хлынул дождь. Теплый, обильный. Это был первый дождь за месяц практики. Он принес прохладу, снял усталость.
Сначала практиканты веселились, подставляя дождю разгоряченные спины, но постепенно смолкли. Дождь густой сеткой закрыл берег, и речушка вдруг заревела, забурлила, с гневом ударяясь о камни, переворачивала их и несла вниз. Кто-то тревожно бил в металл; кто-то, надрываясь, кричал:
— Кончай работу-у! Э-эй! На дамбе-е!..
Вовка видел, с каким трудом добирается к их участку широкоплечий грузин-десятник. Течение сбивало его с ног. Он падал, цеплялся пальцами за камни, поднимался и снова брел.
— Дорогие генацвали, — задыхаясь, десятник схватил протянутую ему Владимиром руку, — несчастье! Большое несчастье! Взбесилась река!
Практиканты еще не понимали, что могло так обеспокоить десятника.
— Надо уходить! Немедленно уходить, генацвали!
— А работа?
— Мы тоже не трусы, мальчики!
Дамба стала уже островком. От берега практикантов отделял теперь не узкий ручеек, а широкий бурлящий поток, по которому стремительно неслись бревна, доски, ящики, камни...
— К берегу! — крикнул кто-то из практикантов и бросился в воду.
Его сбило течением, перевернуло, ударило о камни.
— Ой, дорогой! Погибнешь? — всплеснул руками десятник.
Володя Рывчук бросился в воду. Он отлично плавал, считался чемпионом техникума, и неудивительно: плавать его учил отец — черноморский матрос. Но на Волге, не говоря уже об Ингуле, никогда так бешено не неслась вода. Поток закружил, завертел, понес прямо на пороги.
«Спокойней, Вовка, спокойней!» — говорит себе Рывчук и идет наперерез волнам.
Он видит мелькающую голову товарища, его испуганные глаза, широко открытый рот... Володя хватает товарища за руку, кричит:
— Обними меня! Держись!
Плыть тяжело. Обессилевший парень тянет на дно.
Главное, не сбить дыхания, не испугаться. Взмах руки, еще взмах, еще... С берега бросают веревку. Наконец ноги коснулись земли. Паренек пытается улыбнуться посиневшими губами.
— Ты, оказывается, молодчага, парень! — хвалят Володю рабочие.
Он глядит в их потеплевшие глаза и все еще не понимает, что спас жизнь товарищу. «А как же те, на дамбе?» — думает Володя.
Но по волнам уже несется большая черная лодка. По тому, как уверенно взмахивают веслами гребцы, как они обходят пороги, чувствуется, что им не внове такие переправы. Кажется, что лодка только пляшет на волнах, а не движется вперед. И все же, несколько раз нырнув в волнах, лодка наконец подходит к дамбе.
У каждого, наверное, свое увлечение. Один собирает коллекцию марок, другой — старинные монеты, третий — конфетные обертки. Вовка знал одного мальчишку — Василия Китаенко, — который коллекционировал... театральные афиши. Он вставал чуть свет, чтобы не прозевать, когда их расклеивают по городу — афишу лучше всего срывать, пока еще не высох клей — и, спрятавшись где-нибудь, терпеливо ожидал. Появлялся расклейщик с рулоном афиш и ведерком в руке, мазал кистью рекламную тумбу или щит, приклеивал афишу и шел дальше. Едва он скрывался, из засады выскакивал Китаенко, хватался за край еще влажной от клея афиши — р-р-раз! — и экспонат был в его руках. Василий рассказывал Вовке, что не раз ему доставалось. Однажды расклейщик даже измазал ему клеем лицо. Доставалось и от матери за рубашки, выпачканные клеем. Но страсть к коллекционированию афиш у Василия не проходила.
Владимир тоже коллекционирует. И коллекция у него тоже необычная. Он вырезает из газет и журналов портреты героев и статьи о героических подвигах советских людей. Работа эта трудоемкая — в стране много героев, а отец выписывает две московские и одну местную газету да еще иллюстрированный журнал. Но неприятностей у Вовки по этому поводу не бывает. Иногда только мачеха поворчит: «В доме не найдешь ни одной целой газеты — все изрезаны». Но сама она не прочь полюбоваться Володиной коллекцией. Она до сих пор, уверяет отец, питает слабость ко всякого рода героизму, и Володя очень ее понимает.
На первой странице альбома Владимир старательно выписал слова Максима Горького из рассказа «Старуха Изергиль»: «Когда человек любит подвиги, он всегда умеет их сделать и найдет, где это можно. В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам. И те, которые не находят их для себя, — те просто лентяи, или трусы, или не понимают жизни».
