Сын бомбардира - [14]

Колька смотрел на запрокинутую голову матроса, окаменев от ужаса, ещё не сознавая, что произошло. Подбежали санитары, переложили Ивана на носилки.

Николка отупело смотрел на то место, где только что лежал окровавленный Нода. Мальчик осторожно поднял палочки, взял барабан — его совсем не задело взрывом — и перебросил ремешок через голову. Распрямился. С вызовом поднял голову. И вдруг ожесточённо стал выбивать разученную с Нодой дробь. Он повторял её снова и снова. Громко. Отчаянно. Не думая, ошибается или нет. И, наверное, от этого впервые по–настоящему — здорово!

Катились слёзы, судорожно вздрагивали пальцы, но продолжал жить флотский барабанщик, и продолжался бой!

А на левом фланге, где вели сражение три полевых орудия, под невысокой насыпью матрос–санитар перебинтовывал руку молоденькому прапорщику Фёдору Тополчанову.

Прапорщик видел, как на крышу землянки вскочил мальчик, как забил он свою яростную дробь.

— Кто это? — спросил прапорщик санитара.

— Нашего бомбардира Пищенко сынок. Николкой кличут, ваше благородие. — И, помолчав, санитар ласково добавил: — Отчаянный бесененок!

По батарее прокатилось «ура!». Фёдор Тополчанов вскочил на ноги и увидел: над укреплениями противника расплылось тёмно–красное облако. И он тоже закричал, замахал фуражкой. Впереди из полуразрушенных траншей выбегали вражеские артиллеристы, оставляя разбитые орудия. Вылазка французов не удалась. Укрепления, с таким трудом возведённые ими, были разрушены.

Батарея продолжала вести огонь по основной цепи вражеской обороны.

— Надобно попридержать пороху, — сказал Тимофей. — Чёрт его знает, француза, чего ещё надумает.

Присели у вала. Отец тельником вытер чёрную от копоти рожицу сына, потом вынул припрятанный ломоть хлеба, протянул Николке.

Жадно уплетая чёрный, пахнущий дымком хлеб, Николка с удивлением разглядывал небритое лицо отца. Большие рыжие усы стали серыми, глубокие тёмные морщины прорезали лоб. Батя постарел на глазах — со дня первой бомбардировки, со времени смерти матери.

— Орудие! За–а–а–ря–жай!

Мгновенно вскочили на ноги. Забили пыж, опустили ядро. Быстро навели орудие. Тимофей взял палильную свечу и зажёг её. Николка остановил его руку:

— Батя, дай мне!..

Он точным движением поднёс свечу к паяльнику — поджёг заряд. Ядро, оттолкнув пушку, вырвалось из тяжёлого чугунного ствола. Вскочив на насыпь, мальчишка видел, как ядро пронеслось сквозь обрывки дымных облачков и шлёпнулось за линией французских батарей.

— Перелёт!

— А ну-тка, наводи! — приказал Тимофей.

Мальчишка мигом скатился вниз. Сдвинув брови и прищурясь, он внимательно вглядывался в даль.

— Левее надобно!

— Слушаюсь! — весело ответил отец и развернул орудие.

— Берём ниже! — вошёл в азарт мальчуган. — Готово!

Прогремел выстрел.

— Попал! Вот те крест — попал! — восторженно закричал матрос–подносчик. И в то же мгновение раздалось:

— Ложись!

Батарея напротив была изрядно разрушена и не посылала такой шквал картечи и ядер, как в начале бомбардировки. Но уцелевшие орудия не скупились на снаряды.

За спиной разорвалась картечь и послышался пронзительный крик. У орудия не оглянулись — внимание было приковано к цели:

— Огонь!

Громыхнул выстрел, и французская пушка захлебнулась. Закричали «ура», размахивая кто бескозыркой, кто прибойником, а кто — просто озорным и тяжёлым русским кукишем. Послышался голос наблюдающего:

— Летит! «Лохматка»!

Когда упавшие наземь матросы подняли головы, они увидели на валу Тимофея Пищенко. Бомбардир стоял во весь рост, глядя в сторону вражеских траншей. Потом медленно повернулся, сделал два шага и, словно споткнувшись, рухнул на острые прутья тур.

Его сняли с вала и уложили возле лафета. Тимофей стонал, не открывая глаз.

— Батя!.. Батя!.. Я здесь… сейчас… Сжало горло — Колька не мог больше произнести ни звука, И только быстро–быстро растирал холодеющие руки отца.

Двое матросов осторожно приподняли бомбардира и перенесли подальше от орудий.

— Батя, батя… не молчи! — задыхался от слёз мальчик, — Не молчи, батя!

Тимофей, всё так же не открывая глаз, медленно произнёс:

— Ни-кол-ка…

— Я, я — Николка! Я здесь! — громко, словно не давая отцу уснуть, кричал мальчик. Дрожащими пальцами он ерошил отцовские волосы.

Когда матрос, бегавший за водой, возвратился, Тимофей Пищенко был мёртв, Колька обхватил ещё тёплое тело отца руками и зарыдал.

… Мальчик сидел в телеге, смотрел на чёрную шинель и не верил, что под ней — отец. Не понимал, как может быть, что под ней — отец. И боялся хоть на миг приподнять тяжёлое, грубое сукно.

Возница время от времени оглядывался, смотрел на Кольку, Потом молча отворачивался, и только всё чаще подносил к глазам свободную от повода руку.

Арба катила вниз но Морской улице к Графской пристани. Оттуда через бухту перевозили убитых на Северную сторону — там было кладбище.

Ялик врезался в гальку и застыл. Носилки с Тимофеем Пищенко вынесли на берег, уложили на стоящую невдалеке телегу, и она покатила вверх, к кладбищу.

У обрывистого берега Северной стороны расположился целый палаточный городок. Сюда съехались семьи защитников Севастополя. Городок напоминал цыганский табор. Только шатры в большинстве своём бы¬ли из парусов кораблей, затопленных в бухте.