Сын Бога Грома - [4]

Нет, Бог грома и Илмаринен не испытывают ни малейшей неприязни к Иисусу и прочим… Наоборот, они искренне считают, что каждый вправе верить во что хочет. Но ведь с позиции христианского Бога, в общем-то, совсем некорректно утверждать, что Бог грома вовсе не бог, и уж тем более третировать его последователей.

Давным-давно, еще во времена крестовых походов, когда христианскую религию силком тащили в Финляндию, Бог грома со смехом смотрел на всю эту суету. Но, когда через пару веков новая религия укрепилась и пустила корни, ему было уже не до веселья. С тех пор и до сегодняшнего дня он больше не смеется.

Илмаринен, Тапио и Ягряс, как и остальные финские боги, уверены, что им не стоит сдаваться под напором новой религии и атеизма. Они считают, что негоже финнам забывать своих настоящих богов. Надо собраться всем миром и показать чужакам, кто в доме хозяин.

Известно, что финны — народ упрямый. Несмотря на это, Илмаринен отправился к Богу грома с просьбой собрать остальных богов, чтобы решить, что делать и как жить дальше.

Бог грома произнес:

— Финны не поклоняются мне уже пятьсот лет. Иногда мне кажется, что хорошо бы устроить какое-нибудь страшное землетрясение и уничтожить этот народ… Но раз уж вы пришли ко мне и просите о последнем, решающем собрании, значит, так тому и быть. Прошу вас заняться приготовлениями.

Сампса Пеллервойнен предложил провести собрание 27 июня. Во-первых, потому, что у него в этот день День рождения, а во-вторых, поскольку в это время рожь на полях как раз начинает колоситься, обещая хороший урожай. Ну и якобы можно ожидать, что и собрание, проведенное в это время, будет успешным и принесет хорошие плоды.

Бог грома одобрил дату и велел богам, божествам, гномам, водяным и сосновикам явиться на собрание.

Для придания своим словам весомости, он поднял сильную бурю, а ночью учинил страшную грозу. Молнии сверкали так, что было светло, как днем, а одна из них ударила в купол церкви Виеремя и спалила ее дотла. Страховые выплаты и вполовину не покрыли нанесенного ущерба.

глава 1

Фермер и по совместительству торговец антиквариатом Сампса Ронкайнен шел по березовой аллее к почтовому ящику, располагавшемуся на главной дороге примерно в ста метрах от крыльца его дома. Только прошел Иванов день, так что отправленные до праздника письма должны уже прийти.

Усадьба «Ронкайла» находилась в деревне Пентеле уезда Сунтио. Это было старое родовое поместье. Во дворе стояло обветшалое главное здание, за ним — построенный позже жилой дом. Эти здания вкупе с древним каменным коровником образовывали закрытый двор, на задах которого когда-то был разбит ныне совершенно одичавший и заросший сад.

С веранды нового дома за передвижениями Сампсы наблюдали две женщины. Одна из них, сестра Сампсы, зубной врач Анелма Ронкайнен-Куллберг, стояла, завернувшись в махровый халат. Ей было около пятидесяти лет. Вторая, тощая и невзрачная дама лет тридцати, была неофициальной женой Сампсы. Настолько неофициальной, насколько это вообще возможно представить.

В свое время сестра Сампсы получила образование за счет доходов от усадьбы. К тому же в качестве приданого она получила треть самой усадьбы, которую, впрочем, быстро потеряла, выйдя замуж за местного повесу Фреда Куллберга. Он происходил из давно обедневшего старинного рода финско-шведского дворянского сословия. Куллберг относился к разряду кутил и выпивох и быстро спустил деньги, полученные в приданое за женой. Потом он довольно быстро скончался от какой-то связанной с алкоголизмом болезни, оставив жену без малейших средств к существованию. Придя в себя от растерянности, вызванной смертью мужа и потерей собственности, Анелма переехала в «Ронкайла» и уже долгое время жила здесь, ничем особо не занимаясь.

До войны поместье «Ронкайла» относилось к числу одних из самых богатых в Финляндии: восемьсот гектаров земли, из них более ста под посев зерновых. Шестьдесят голов дойных коров, собственная молотилка и куча другой полезной в хозяйстве техники. Старый хозяин усадьбы Тавасти Ронкайнен установил здесь первый в округе электрогенератор, заставив работать воду в ручье. В основном электричество шло на нужды усадьбы, но и деревне перепадало. Потом ручей зарос, усадьба постепенно пришла в запустение и вскоре стала лишь тенью того, чем была когда-то. Многое разворовали, третью часть всего прокутил Куллберг.

Женщины неторопливо пили чай на веранде. Им нечем было заняться, да им и не очень-то хотелось что-либо делать. Дни напролет они болтали, «беседовали» и «обменивались мнениями». А такими хлопотами, как известно, сад не расцветет и дом чистотой не засияет. Каждую осень сад дарил тысячи яблок, которые никому и в голову не приходило собирать. Яблоки падали на землю, устилая ее своими красными боками, и пропадали, загнивая в нескошенной пожелтелой траве. Яркие кисти смородины никли и осыпались, не дождавшись, пока их сорвет и уложит в корзину хозяйская рука. К Иванову дню трава вырастала так плотно, что сквозь нее не могли пробиться даже жесткие стебли ревеня, многолетние люпины тщетно сражались за жизнь с огромной крапивой.