Во дворе штаба его перехватил Драпкин, поманил пальцем и сказал:
- Не афишируй радость. Мать никто не должен видеть. Она в санчасти. Стукни четыре раза…
Санчасть располагалась в старом каменном сарае, она пустовала - тяжелораненых транспортировали в Ессентуки и Кисловодск, легкораненые поправились, тифозных и дизентерийных по осени не было. Ваня вошел в сенцы, дверь открылась, мать пропустила его в приемный покой, закрыла на крюк дверь.
- Что ж ты открыла? Я же должен… - затараторил Ваня, мать целовала его лицо… - Нарушаешь конспирацию.
- Я тебя по шагам слышу, - сказала Полина Гавриловна. Она была одета, как казачка: белая кофта с пышными плечами и узкой талией, расклешенная юбка, сапожки подчеркивали ее фигуру.
- Мама… - И слова застряли у Вани в горле: на столе лежал убитый взводный. Мать обмыла его тело теплой водой. Пуля вошла между лопаток, стрелял бандит из обреза в спину.
Сколько раз Ваня представлял эту встречу. Вышла она совсем по-иному, без бурной радости, получилась грустная. Он не плакал. Весной не удержал бы слез, теперь его глаза были сухими.
- Страшная штука смерть, - сказала Полина Гавриловна. - Но она естественна, когда человек прожил жизнь, вырастил детей, оставил о себе добрую память. Сыновья должны предавать земле стариков, когда же мать хоронит сына… Это надругательство над жизнью. Пособи, сынок. Мы его оденем в чистое и новое. Он погиб героем. И если даже нашими телами укроют землю до Подкумка, мы все равно победим… потому что мы за жизнь!
Она опять прижала к себе сына.
- Какой стал костлявый!.. Черный, как грач. Вань, у тебя пушок над верхней губой. Ты не стесняйся! Отец бы видел! А волосы белые, как у деда Сидорихина. Второй дед, мой отец, письмо прислал. Пока большевики кровь проливали на фронте, в крепости, как клопы в бараке, эсеры расплодились и анархисты, баламутят воду. Ничего, руки им укоротят. Покончим с Хмарой и Савенко, поедем ко второму деду. Этот дед золото не копит… Морская душа. Очень тебя хочет видеть.
- Надолго ты приехала?
- Нет… Пока не стемнеет.
- А потом куда?
- На хутор Лыбединой. Ты меня отвезешь. У меня лошади нет, пешком не успеть. К тому же не надо, чтобы видели посторонние.
- Гнедко устал с похода.
- Ты легкий, другим коням было тяжелее.
- До хутора пятнадцать километров…
- Считай, что это приказ!
Ваня набросил на коня войлок, расправил потник, чтобы не было ни морщинки, ни желвачка, иначе потрется спина боевого друга, а это хуже раны: потертость с каждым выездом растирается и будет конь, как пехотинец с нарывом во всю пятку, - далеко не уйдет.
- Извини, - сказал Ваня. - Отдыхать не придется!
Вошла Зютичиха, принесла лохань теплой воды, подсоленой и заправленной отрубями, как корове.
- Напои, - сказала она и встала, подперев рукой щеку. - Выводи лопухами, бо никто не бачив.
Казачки… Из поколения в поколение на переднем крае, с малолетства приучены держать язык за зубами: ты только подумаешь, а они уже знают, в какой стороне гром гремит.
Станица отошла ко сну, но совет Акулины был дельным: если ехать по станице, обязательно кто-нибудь приподнимет занавеску на окне, посмотрит, кто это в темь и куда поскакал. Здесь каждый всадник вызывал жгучий интерес.
Ваня вывел коня за околицу, повел по мягкой траве… Он прошел полкилометра, матери все не было, он уж начал беспокоиться, не напутал ли, не свернул ли на другую дорогу, как из хлеба поднялась Полина Гавриловна.
- Я здесь!
Она села в седло, как Цыбин у Соленого озера, Ваня - на холку. С матерью ехать было куда ласковее. Она обняла его плечи, дышала в ухо…
- Щекотно, - сказал Ваня. - Мурашки по телу бегут.
- Помнишь, как мы пробирались ночью из Воронежа в Семилуки? Как всадник покажется, мы ложились… С тех пор я умею на ровном месте прятаться, как в сундук. Здорово, да?
- Мам, а ты как?
- Ты про что?
- Сама знаешь…
Полина Гавриловна долго молчала. Гнедко пошел мелкой рысью. Ночь выдалась темной, дул ветер, низко стелились облака, тревожно вскрикивала птица. Ваня был счастлив… С матерью скачут в ночь, как в сказке. Хорошо! Спокойно, когда мать защищает спину.
- Я борюсь с контрой, как и ты, - сказала Полина Гавриловна, когда Ваня забыл заданный вопрос. - Не я, так ты отомстишь за отца. Недолго осталось Хмаре нашей кровью упиваться.
Километра за два от хутора они остановились, слезли с Гнедко.
- Ты в низине спрячься, - посоветовала мать. - На фоне неба высвечиваешься, хотя и темнота кромешная. Я скоро!
Вернулась Полина Гавриловна очень быстро, запыхалась от бега, говорить не могла…
- Ой, сердце разорвется. Ой… слушай… Фу! Так… Ух! Легче! Ты любишь своего коня?
- Да! Это мой лучший друг!
- Если даже придется загнать его, скачи! Сынок, вопрос о сотнях жизней наших товарищей. Запомни слово в слово: пятьсот восемьдесят сабель, шесть «максимов», четыре горных орудия. Засада будет… Место называется «Пронеси, господи!», где оно, Сойкин не установил. Если тебя схватят по дороге, ври, что в голову придет, но если будут пытать и ты выдашь… Ты выдашь меня и Сойкина. Еще… и весь полк будет уничтожен. Тебя будет ждать Драпкин. «Капкан» сработал. Запомнил? Давай поцелую на счастье… Скачи, сынок, не жалей коня!
