На первом этаже находился бывший ресторан. Он не работал, его хозяин удрал с беляками на Черное море, дошли слухи, что он добрался до Парижа. Хозяин был дальновидным человеком - сумел до бегства обратить столовое серебро, картины, посуду в наличные доллары и фунты стерлингов. От прежней роскоши «Бештау» остались лишь пальма в кадке и фикус в высокой фаянсовой китайской вазе, мебель, обитая плюшем, ценности не представляла. Ресторан был закрыт. Ваня несколько раз залезал в него со двора из любопытства. Большой зал со столиками, кабинетами, большая кухня и множество кладовок для продуктов… Хорошо было играть в дикий Запад. И вот в одно прекрасное утро двери ресторана оказались распахнутыми.
Ваня вошел в зал.
Ресторан захватил агитотряд. И «Бештау» сразу стал напоминать вокзал в Ростове, когда на пятый запасной путь подают теплушки из Армавира для мешочников из Тамбова. Недаром говорят, что порядок в театре потеряли при. первой постановке греческой трагедии вместе с текстом.
Ресторан без хозяина, агитотряд без командования. Киномеханики и киноаппарат с «динамкой», оборудованной велосипедным приводом, чтоб дать ток, забрали во Владикавказе, плакаты про вшей и дизентерию вместе с чтецами-декламаторами услали в Среднюю Азию. Осталась часть труппы Народного революционного театра имени первого выстрела крейсера «Авроры», духовой оркестр, художник и два режиссера - Георгий Людвигович Пффер (классик) и Усов-Борисов (авангардист).
Георгий Людвигович Пффер вел род от шведа, попавшего в плен при Полтавской битве. Вначале Пфферы шили хомуты на Охте, затем осели на театре, стали потомственными суфлерами.
- С моим дедом здоровался за руку сам Собинов! - хвастался Георгий Людвигович. - Я суфлировал самому Шаляпину! А вы мне будете читать проповеди о театре! Стыдно, юноша! Вы отрицаете оперу!
Усов-Борисов тоже родился в Петрограде, на Лиговке, про своих родителей ничего не рассказывал, зато он видел Маяковского, писателя Бабеля, в штабе - еще более знаменитого человека, самого Семена Михайловича Буденного.
- Хлам истории! - заявлял Усов-Борисов. - Оперу отрицал даже граф Лев Николаевич Толстой. Вам не понять момента истории! Вы погрязли в проклятом прошлом! Вы - раб искусства эксплуататоров! Вы даже не читали «Готтской программы»!
- Я читал, - признавался Пффер. - Но ничего в ней не понял.
- То-то же! - поднимал палец над головой Усов-Борисов. - То-то же.
И вот это «То-то же!» для интеллигентного человека товарища Георгия
Людвиговича Пффера было горше всех оскорблений, даже если бы они прозвучали на шведском языке: в междометиях ему слышалась бездна собственной никчемности и космическая глубина революционной неподкованности.
Он брал брошюру Маркса «Готтская программа», запирался с ней в кладовке для хранения рыбопродуктов, но когда возвращался в общий зал бывшего ресторана «Бештау», по его печальному лицу становилось понятно, что и на этот раз он ничего не понял.
- То-то же!
Ванечка с первого взгляда влюбился в Усова-Борисова - лет на пять старше, а как преуспел, какой молодец! Какой революционер!
Ваня не успел познакомиться с режиссером-новатором, пришла мать, как всегда не вовремя, взяла его за руку, как маленького, что за привычка у матерей… при всех брать за руку, еще целоваться начнет, поправлять воротник рубашки, мол, порвал, где ты запачкался, поцарапался?
- Пошли! - не стал сопротивляться Ваня. - Зачем я тебе понадобился?
- Разве забыл? - удивилась в свою очередь мать. - Сегодня тебя примет профессор Щелкунов. Будет сам пользовать. Ты не ударь в грязь лицом. Только после его осмотра я смогу быть спокойной.
- Ничего у меня не болит, - сказал Ваня, но сопротивляться не стал: спина побаливала от казацкой нагайки.
Профессор встретил Сидорихина приветливо. Это был крупный мужчина, если бы у него была окладистая борода, его легко можно было бы принять за сибирского купца-оптовика. Он был близорук, щурил глаза, но очки носить стеснялся.
- Раздевайся, герой, - приказал Щелкунов.
- Можно я останусь? - встревожилась мать.
- Оставайтесь, не помешаете. О, как тебя! - увидел профессор еще не побелевший шрам вдоль спины. - Знатно приласкали! Ну-ка, ну-ка, если будет больно, говори сразу. Повернись к свету.
Он долго и внимательно изучал спину Вани. Руки были теплыми, и от их прикосновения наступала дрема, и было приятно, что тебя ласково и в то же время сильно простукивает, прощупывает добрый человек. У злого таких рук не бывает.
Рентгена у профессора Щелкунова не имелось, весь его успех и слава зиждились на огромном опыте, чуткой интуиции. Он на слух и по реакции больного, по малейшему хрипу или глухому звуку находил очаги болезней, ставил точный диагноз, назначал посильное лечение, потому что медикаментов в молодой Республике Советов практически не производилось. Особенно трудно было лечить детей - их организмы были неокрепшие, подорванные голодом и лишениями, шумы могли возникнуть и оттого, что, попав в благоприятные условия, дети начинали быстро расти, их тела наверстывали упущенное, а сердце и легкие отставали от общего роста, не справлялись с возросшей нагрузкой. Подобное было хотя и не болезнью, но все же серьезным недомоганием, которое, если не учесть неравномерности роста различных органов, могло привести к тяжелым последствиям и даже к инвалидности.
