Связчики - [41]

Она должны быть недалеко, он не ошибся, но ночь и мороз его окружали и торопили; он, остановившись, слышал шум пара после каждого выдоха, когда тот превращался в иней. Когда слышно, как шумит пар изо рта, это значит, что мороз за сорок градусов. В такую погоду, если человек весь день и часть ночи мял лыжню, он должен ночевать в горячей избе.

Он пришел, когда луна встала. На куртке над лопатками образовался иней от пота, и шапка была в инее. Камус рукавиц промерз и запястья свело, ресницы в инее смерзались, глаза слезились, лицо обмерзало, хотя он оттирал его. Он смотрел на развалины. Избушка стояла. Раньше она была высокая: Андрей под свой рост рубил ее, а теперь ушла вниз. Потолок, в пол-бревна колотые плахи, прогнили и провалились в середину. Но три стены стояли, возвышались над снегом; черные бревна сцепились в углах связями, еще держали друг друга. Маслов хотел рассмотреть избушку получше, но он не мог стоять долго: мороз наступал.

В декабре белки лежат, прижавшись друг к другу, и редко выходят из своего жилища, ему, человеку, надо торопиться, если хочет жить.

Маслов снял мешок и достал топор. Он свалил небольшую, в две руки толщиной, сушинку, порубил ее на дрова. Делал это очень быстро, чтобы совсем не застыли руки и можно было добыть огонь. Он носил дрова к избушке, разворачиваясь на коротких лыжах, потом он разжег под ее бревнами костерок. Огонь был слабый. Маслов искал сушины для лежанки, он нашел две, свалил, они упали мягко. Он разрубил их на кряжи в свой рост и очистил, притащил к костру; сложил рядом и стал носить пихтовую хвою. Костер разгорелся. А там дальше, за поляной, было темно. Он стесывал мягкие пихтовые ветки и смотрел на избушку. Клубы пара и дыма поднимались. Свет прыгал, тени скакали по снегу. Огонь не мог зажечь ее, но потом костер взял свое: одно бревно за другим начали тлеть, около костра стало тепло. Маслов смотрел туда из темноты.

— Что сгорит, то не сгниет! — сказал он громко. У него закоченело лицо, и он сказал это не очень внятно. Если бы не замерз — он бы, пожалуй, крикнул. Так весело кричал Андрей, когда они ее строили: только-только начали сруб, положили на мох первый венец, ночевали без палатки и таскали к костру кряжи сушины. Потому что впереди много работы и нужно отдохнуть. Им было тепло у костра. Андрей рассказывал, как соболь охотится за белкой, а та уходит верхами, она скачет по веткам быстрей, но хищный зверек ее все-таки добывает; если ей некуда скакать, и она, смешно колебая хвостом, опускается на снег, а он, тяжелый, падает комом и ловит… Он вспоминал, как росомаха ложится на спину, отбивается от собак лапами, когда они ее окружают, и собаки тогда боятся. Он говорил:

— Придется тяжело, на помощь не надейся, на себя надейся: голова силу всегда добудет. Увидишь: помогать надо — так помоги. Потери нет — помочь другому. Доведется плохо тебе, надеяться не будешь — тебе придет помога: как ты такой же человек! Помогать надо, если хочешь жить долго. Такой закон!

Он много знал всяких законов. Он жил в тайге век и знал все. А теперь его нет. Они были крепкие мужики, и вдвоем лыжню топтать было легко. Он, Маслов, всю жизнь повторял слова брата. Это были надежные слова — они с Андреем делали всегда все, как положено, потому что верные слова помогали. Он сказал: «Ты после не приезжай. Сейчас ты приехал: мне хорошо и тебе хорошо. А потом это ни к чему. Свиделись — и прощай!»

Свиделись, братка, еще. Эта их общая избушка еще греет! В декабре две белки лежат друг возле друга, из тайна выходят редко, а человек должен мять дорогу. Тот охотник, который вчера согласился прийти на метеостанцию, спит, наверное, в своей избе, у него свои дела, а начальник думает: «Ушли двое». Человек и один может, — бывает так, что один человек, как два. Ночь он скоротает хорошо. Теперь он хорошо отдохнет, — теперь-то дойти будет можно. Груз легкий.

Маслов сел на пихтовую хвою. Он снял шапку, снял рукавицы и протянул руки к огню.

Невзрачные фигурки у торосов

На поляне, против выхода из сеней избушки, брошенная геологами железная бочка гулко стреляла два раза в сутки, утром и вечером. У бочки перед восходом солнца, да и в пасмурные дни токовало несколько очарованных тетеревов. Птицы бормотали и чуфыркали светлыми ночами по всей тайге, крякали, свистели крыльями утки, летая во всевозможных направлениях. Торосы на берегу начали помалу стаивать, но лед плыл еще густо.

Напарники томились, ожидая, когда он пройдет по всей реке, освободится устье и можно будет спуститься с грузом на Енисей, к деревне. Алеша предлагал отчаливать пораньше (пока сохачье мясо не размерзлось), через три дня после того, как у избушки проплывет самая последняя льдинка. Гришка Потеряев считал, что надо плыть позднее: бывает дружной весной, что лед на устье Елогуя стоит подолгу, когда вода на Енисее высокая.

Таежники-соседи, селькупы и кето, напрасно время не теряли. Они торопились попасть на озера в пойме Енисея, — лодки плыли вниз мимо избушки, среди льдин.

— …Ириковы это, — сказал Гришка о людях в первой некрашеной лодке, что, завывая мотором, прошла мимо в месиве льда, — зимой они промышляют зверьков и птиц с оленями в вершине реки, у озера Дында.