Связчики - [20]

Он лежал на краю полыньи. Он распластался на кромке, над полыньей, но все-таки на тверди, а его правая нога, то есть весь бродень с привязанной широкой лыжей, была в воде и вода тихонько плыла и груды снега в ней проплывали мимо Алексея и таяли, вода тянула их под лед, и он ужаснулся, по-настоящему поняв только сейчас, что и он мог быть затянут туда тоже.

Алексей лежал и боялся пошевелиться. Кромка держала. Еще он подумал, что на этот раз ушел от смерти, но если льдина все-таки ухнет, его, пожалуй, никто не найдет. Кромка держала пока, он почему-то был уверен, что худшего не случится. Он знал, что его спасло: инстинкт самосохранения и быстрота, и он удивился собственному проворству. Но и теперь опасность не миновала, было желание быстрей добраться до берега, но он не торопился: знал, что торопиться нельзя. Алексей был осторожен, и двигался очень медленно: без спешки снял с себя карабин, положил его в снег и оперся о него рукой; потом он из воды вынул ногу, сгибая ее в колене, дрожа в большом напряжении, освободил из лыжного крепления. Он вытянул ногу на кромку, оставив в полынье лыжу, и так же, не торопясь и вместе с тем делая все быстро, поймал ее стволом карабина и потихоньку вытащил. Теперь предстояло не менее опасное: надо было двигаться прочь, к спасительным деревьям. Чтобы уменьшить опасность, он продвигал вперед обе лыжи, опирался руками о них и о карабин, полз к берегу, а берег был всего в пяти метрах, рядом… Когда опасность была позади, он встал, выпрямился и поднял попавшую в воду ногу так, чтобы стекла вода из-за голенища.

Мороз был небольшой. Алексей разулся, вытащил из мешка и надел на ногу два запасных носка и снова мокрый бродень. Камус намокшей лыжи замерз и уже не мог скользить по снегу — Алексей долго и тщательно соскребал лед с меха ножом. То, во что теперь была обута нога, было слабой защитой от холода. Но Алексей решил не разводить костра, возвращаться в избушку: если бежать — обувь не успеет замерзнуть…

Через полчаса он уже разводил огонь в печке. «Чертова река, и треклятая ты бабка!.. Ну не-ет, не дамся старушке», — ругался Алексей, попивая чай, вспоминая все, что случилось, опять и опять.

А в тот же вечер вновь стал прикидывать, как пробраться на Холу. Он начал вынашивать новый план: пройти вдоль Холы по ельнику, что начинался от большой реки в стороне от устья Холы, а там из глубины ельника выйти к бабушкиной реке.

И снова, сделав все текущие дела, он собрался на Холу, подготовившись еще тщательнее. Ельник оказался для ходьбы на лыжах очень тяжелым местом: лежащие крестами деревья, умершие своей смертью и сваленные ветром; пихтовые гущаки, какие-то странные углубления, природное происхождение которых трудно было определить; старицы, покрытые сильной наледью, что выступала поверх снега. Поэтому лыжня Алексея извивалась сильней, чем река. Алексей был очень осторожен, он добрался до края ельника и аж до тех мест, где начинались сосняки. Там он коротал ночь у огня.

Подходил Алексей несколько раз и к Холе. Оказалось, что это был узкий, с открытой водой в некоторых местах, медлительный поток, с которым не могли справиться морозы. Всякий раз, когда Алексей подходил к берегу, он останавливался над водой и, опершись на посох, долго смотрел в нее. Ему открывалась нехитрая тайна этой реки. Грунтовые воды, что питали Холу, не давали заковать ее в толстый панцирь самым крепким морозам, а места, от берега до берега закрытые тонким льдом, были опасными. Ровное покрывало снега в таких местах было ненадежным, и, когда Алексею приходилось переходить реку, он был очень осторожен.

Соболиные следы встречались, но зверьков для промысла было не очень много. Алексей, возвращаясь по своей лыжне, отмечал места, где он поставит капканы.

Все же соболи там водились. И вот что: там жили темные соболи; некоторые из тех, что попались, были почти черные, с сединой. Они были хитрые и сытые, но все-таки нет-нет, да какой-нибудь, уж слишком хитрый, попадался в капкан одной лапкой, и тогда Алексей радовался. «Ну, спасибо, бабушка! — говорил он. — Благодарю, дорогая!»

Вообще, эта река была благодатным местом для всякого зверья. Ну, если продолжать вести речь о Холе, то прежде всего надо упомянуть: кето говорили правду, это «худая река». Теперь Алексей сам кому угодно мог сказать, что Хола — река худая. Он уже мог точно объяснить, если понадобится, что это значит.

Талая вода

Отрываю примерзшие к бревну волосы, отряхиваю с одеяла иней, наросший за ночь от дыхания. Сыпя из кармана малокалиберные патроны, надеваю лыжную рубашку и войлочные, «самопальной» работы, тапочки, одним прыжком, как в туфлях-скороходах, покрываю расстояние до печки, чтобы поджечь щепки и всякий сор. Лайки вылезают из-под лежанки; поеживаясь и зевая, рассаживаются у печки, подставляя грудь теплу. Мы греемся. Вдруг печка стреляет, страшный грохот! — рвутся патрончики, что попадают с пола вместе с сором. Псы отскакивают, поджав хвосты, и лают; я кричу на них — они рычат, печка снова стреляет, выбрасывая угли и наполняя избушку едким дымом. И опять: «Бах-бах!».

Кошмарное утро.